Танец страсти

— Пожалуйста, оставь меня. Я все поняла, и… — она уже почти просила его, — должна подумать, как мне быть дальше. Ты прав, мне следовало смотреть на вещи более трезво.

Теперь, когда Малин шепотом повторяла эти слова, лежа в кровати, каждое из них звучало сухим щелчком. А тогда, на шумной площади — усталым шелестом, на который Бьорн, похоже, не обращал никакого внимания.

— Ну, ты слышишь меня? — Он пытался ее в чем-то убедить, хоть Малин и не имела ни малейшего представления, в чем именно. — Ты — моя муза. Ты же знаешь. — Бьорн попытался снова приобнять ее, но мешал велосипед.

— С музами не спорят. А ты испортил все мои идеи. — Этот упрек сорвался у нее нечаянно, она вовсе не собиралась вспоминать сейчас нанесенные им обиды. Но она не могла допустить, чтобы их отношения он тоже перекроил на свой лад, как делал это с их спектаклями, из которых в последнее время стало исчезать что-то главное. Он часто следовал ее советам — получалось эффектно, но плоско. Как яркий фантик от конфеты.

Бьорн ухватился за ее последнюю фразу и принялся снова что-то доказывать. Малин поразило, как легко он забыл, что только что перевернул весь ее мир с ног на голову. “А ведь Кристин еще два года назад, когда уходила из театра, предупреждала меня, что так и будет”, — подумала девушка. Кристин говорила и о том, что Бьорн будет пользоваться ее способностью придумывать яркие и необычные решения, а она, Малин, всегда будет оставаться в тени. Ну, так что ж?.. Значит, у ее подруги завтра появится возможность лишний раз сказать “ведь я тебе говорила”.

Она уже испытывала полное безразличие к происходившему. И когда Бьорн предложил посидеть в уличном кафе, она пожав плечами, согласилась. Она никак не могла решить, что же делать дальше. Что значат эти его “свободные отношения”, если до сих пор она толковала их неверно? И почему именно эта дремучая клуша, Хельга? Пусть бы он увлекся действительно интересной девушкой, благо в театре их предостаточно, было бы не так обидно…

Когда они сели за столик, он заговорил опять:

— Ты пойми, — в голосе Бьорна появились доверительные нотки, — это как в музыке: есть основная тема — это, несомненно, мужчина — и есть дополнительные. Чем их больше, тем богаче звуковая палитра. И пока все они не будут сведены вместе посредством главной, гармония не наступит…

Оставив без внимания его спорное суждение относительно музыкальных тем, Малин мысленно перевела это туманное высказывание в термины грубой реальности. Получалось что-то вроде: “пока режиссер не затащит в постель весь кордебалет, в спектакле будет чего-то недоставать”.

“Господи, как примитивно, — устало подумала она, — как я могла не заметить этого раньше?”

Бьорн продолжал развивать свою теорию:

— В любви, как и в дружбе, все должно подогреваться взаимным интересом. Вот в театре ты, да и все, дружат с теми, с кем им выгодно. Так и в любви. Если зацепило только хорошенькое личико или аппетитное тело, то это ненадолго. А если есть еще и духовный интерес, обоюдная польза, то это — другое дело. Поэтому у нас с тобой надолго — я в этом абсолютно уверен. Мы слишком нужны друг другу, ведь польза наших отношений очевидна. Ты нужна мне так же, как и я тебе…

Он потянулся к ней через стол, но Малин отшатнулась. Стул под нею противно заскрипел на каменных плитах мостовой. Перед глазами у девушки поплыла мутная пелена, она вскочила и кинулась прочь с площади.

Только под утро Малин забылась неверным, странным сном.

Легкая, как бабочка, с огромными прозрачными крыльями плаща за спиной, она бежит, летит по воздуху. То высоко над землей, так что реки становятся тонкими нитями, а лес — ворсистым ковром с причудливым рисунком. То с замиранием сердца спускаясь вниз, так что ее ноги в ажурных башмаках касаются земли и легко отталкиваются от травинок и цветов, причем каждая мелочь видна так четко, как под микроскопом.

Но вот она приближается к опушке леса. Он такой дремучий и темный, из него пахнет сыростью. Деревья переплелись стволами и образовали такую густую сень, что под ними темно, как ночью. Малин вступает в этот мрак, и ее радость полета сразу исчезает, а на душе становится тревожно от предчувствия чего-то страшного и непоправимого. Но все же она идет дальше, с трудом продираясь через переплетения ветвей, идет до тех пор, пока не оказывается на сумрачной поляне. И что это здесь, такое огромное? Ее дневное видение, странное серое дерево. Она хочет подойти к нему, чтобы понять что-то очень важное, но спотыкается и летит в бесконечную черную бездну.

Вскрикнув от ужаса, она проснулась и села на постели, почувствовав холодную испарину, выступившую на лбу. В окно пробивался рассвет, но Малин казалось, что это воздух за окном странным образом сгущается и течет по стеклу. Дрожь пробежала по ее телу, Малин прижалась спиной к изголовью кровати и плотно укуталась в одеяло. Это просто еще не выветрился из головы кошмар, подумала она, сейчас все пройдет.