Танец страсти

— Не совсем… Огромный волк заглатывает солнце, на земле начинается пожар. Хёд убивает Бальдра… Но, послушай, такие вещи не знать просто неприлично…

— Я все помню, просто захотелось тебя подразнить. Но, возможно, ты подскажешь что-нибудь, чего я не знаю.

Она болтала с Юханом и думала, как глупо вела себя в музее. Вместо того, чтобы спуститься вниз и спросить обо всем у сотрудников, отчего-то впала в панику. Юхан прав: надо обязательно пойти туда завтра и убедиться, что никакими галлюцинациями она не страдает.

Как все-таки по-разному устроены человеческие головы! Ее сосед, например, запоминает факты ясно и отчетливо. Иногда Малин специально просила его напомнить, о чем шла речь в какой-нибудь книге, прочитанной им лет этак пять назад, и Юхан каждый раз готов был повторить ей содержание. Его можно было использовать как справочник. Сама Малин плохо запоминала прочитанные сюжеты. Чтобы забыть, о чем в книге шла речь, ей порой достаточно было двух-трех дней. Но стоило мысленно вернуться к тому времени, когда она это читала — оказаться на той же скамейке в парке или увидеть, что солнечный луч оставляет похожий след на страницах уже другой книги — и цепочки событий и рассуждений вставали перед ней, словно картинки вынутых из архива слайдов.

Впрочем, чаще бывало наоборот: Малин перечитывала книгу и тем самым вызывала к жизни множество воспоминаний. Вкус дорогого французского вина, подаренного ей три года назад Бьорном, можно было ощутить, если взять с полки пьесы Ионеско, которые она штудировала в том ноябре — тогда все свободное время Малин проводила на диване, потому что на улице было темно и слякотно, а на полу рядом с нею стоял бокал с пурпурным напитком, и то, что она читала, казалось ей очень смешным. Головокружительный запах прелых листьев, смешанный с морским ветром, щекотал ей ноздри каждый раз, когда она раскрывала рассыпающийся на отдельные страницы томик Стриндберга — она впервые прочитала его, сидя на скамейке у Норр Маларстранда, совсем недалеко от места, где жил этот писатель-женоненавистник. Отрываясь от “Слова безумца в свою защиту”, Малин смотрела на открывавшийся перед нею вид и не могла понять, откуда у человека, который каждый день мог любоваться на этот залитый солнцем пейзаж, столько желчи…

Вечер после разговора с Юханом она провела за чтением эдд, пытаясь понять, как можно поставить по ним балет. Она чувствовала, что предложение Юхана очень интересно, но конкретные идеи все не приходили в голову — по крайней мере до тех пор, пока ей не встретились описания Мирового Древа. Девять миров, полные разных волшебных существ, пронзает ствол Иггдрасиля. О́дин привязал себя к нему и, пронзенный копьем, девять дней провисел так, чтобы познать мировую мудрость — этот пример любил приводить Юхан, когда рассуждал о языческих обрядах. Кажется, это называлось “инициацией”. Сначала она сомневалась, но, дочитав “Прорицания Вёльвы” до двадцать восьмой строчки, поняла, что таких совпадений быть не может — утром спектакль с этим сюжетом уже приобрел в ее голове конкретные черты.

Если бы Бьорн находился сейчас где-нибудь поблизости, он бы ликовал. Еще бы — он всегда ссылался на психоанализ, когда доказывал Малин ее неправоту. Все его теории сводились, по сути, к единственному тезису: “Вся твоя богатая фантазия, девочка, происходит от недостатка ума”. Тогда как сам он, разумеется, великий художник, потому что каждая его идея — плод долгих раздумий и творческого поиска. Интересно только, почему это результаты его “творческого поиска” так похожи на те фантазии Малин, которые она иногда ему пересказывает?

Последний раз она перечитывала “Старшую Эдду”, когда в колледже готовилась к экзамену по ранней скандинавской литературе. Она тогда целые дни проводила у Юхана, который вел с нею длинные литературные беседы, а по вечерам усаживалась за кухонным столом, раскладывала книги под желтой лампой в плетеном абажуре и читала-перечитывала книжки, находя в них подтверждение или опровержение того, что говорил ее сосед. Нельзя сказать, чтобы Малин испытывала к старинным сказаниям большую любовь — ее раздражало то, что о них нельзя было отзываться иначе, как о “шедеврах”. Возможно, если бы ее не пичкали ими с детства, Малин смогла бы оценить саги по достоинству, но долгое время она воспринимала эпос как скуку, неизбежную в школьной программе. И только сейчас слова древних песен стали оживать и зазвучали внутри нее сами собой, как будто кто-то читал их нараспев тихим старческим голосом:

Ясень я знаю
по имени Иггдрасиль,
большой, омываемый
млечной влагой,
росы нисходят
с него на землю,
вечно он зелен
над источником Урд…[4]