– Наши судьбы в руках друг у друга, – сказала Дубик. – Ни у нас, ни у вас нет выбора – если только вы не желаете провести остаток жизни в бегах, шарахаясь от собственной тени. – Она с любовью посмотрела на свое дитя, глаза ее наполнились слезами. – И скажу вам так… бывают дни, когда чувствуешь, что в таком аду больше жить не можешь, и думаешь: будь я одна, – она сглотнула, – я бы просто сдалась им и покончила со всем этим.
Мы переглянулись с Кэролайн и Девятипалым. Сколь изможденными бы мы себя ни чувствовали, в глазах наших все еще горела ярость. Та самая ярость, которую я ощутил на крыше башни собора. Мы не позволим им одержать победу. Мы не отступим и отрубим голову горгоны.
Одна из ведьм передала мне миску с горячим отваром. Я принял ее и сделал большой глоток горького варева, покорившись участи, которая требовала броситься в очередную гибельную авантюру.
И я боялся, что эта окажется для нас последней.
37
Сорока, которую мы должны были выпустить на волю, как только выполним задачу, с любопытством наблюдала за всем из своей маленькой клетки. Она время от времени раскрывала крылья, чтобы удерживать равновесие на жердочке, ибо передвигались мы по самым жутким, самым непроглядным дорогам Йорка. В темноте были различимы лишь бледный подбородок Кэролайн и белое оперение птицы.
– Это та же птаха, которую они вам и в прошлый раз выдали? – спросил я у нее.
– Думаю, да, – сказала она – клетка покоилась у нее на коленях, лицо почти полностью скрывал черный капюшон. Макгрей, сидевший напротив, пристально смотрел на птицу. Под сиденьем у него был спрятан гербарий, который нам следовало оставить в библиотеке, и где-то среди его страниц пряталась подсказка к названию древней книги по колдовству, которую мне предстояло отыскать в библиотечном каталоге. Похоже, Дубик и Белена давно продумали все наперед.
Они даже приготовили для нас обшарпанную, ничем не примечательную коляску, которую тащила столь же непримечательная лошадка: достаточно темной масти, чтобы сливаться с ночью, но и не блистательно вороная, как Макгреев Черныш.
Последний должен был привезти Катерину и Джоан на встречу с нами где-то за городом. Дубик послала им весточку, в которой наказала покинуть Йорк, не привлекая внимания. Вместе с Кэролайн им предстояло отправиться в Эдинбург, где та должна была забрать миниатюрный портрет из дома бабушки и передать его ведьмам Белены. Эта загадочная вещица явно была для них очень ценна.
Вскоре мы миновали городскую стену, и даже самые слабые огни остались позади – уж не знаю, как Харрису удавалось править коляской, не съезжая с дороги.
Девятипалый, словно полной темноты ему было недостаточно, задернул шторки на окнах. Через секунду он чиркнул спичкой, и золотистая вспышка осветила ту малую часть пространства в коляске, которое оставалось свободным. Мне казалось, что мы сидим, скрючившись, в крошечной земляной норе.
Макгрей зажег сигарету, которая вскоре осталась единственным источником света, и лукаво посмотрел на Кэролайн.
– Вы им солгали, мамзель, – заявил он самым тихим шепотом, на какой был способен.
Она вздернула нос.
– Разумеется, солгала!
– Как и
Он фыркнул:
– Ох, ты сам хорош!
– Три? – переспросила Кэролайн. – Который я пропустила?
– Для начала скажите, – сменил тему я, – где у вас спрятан портрет? Он явно не в Эдинбурге.
На ее лице проступил румянец.
– Он у вас с собой? – спросил Макгрей, подавшись вперед, словно опасался, что Харрис услышит его сквозь стену коляски.
Кэролайн недовольно крякнула и сунула клетку с сорокой Макгрею.
– Отвернитесь, – приказала она. – Оба.
Я повиновался – скорее, чтобы скрыть смущение. Она зашуршала юбками, и я чуть было не принялся нервно насвистывать «Филлис – вся моя отрада»[20]
. Краем глаза я заметил, что Макгрей самым непристойным образом подглядывает – в надежде увидеть щиколотки Кэролайн. Я незаметно пнул его.– Все, – наконец сказала она.
Макгрей зажег еще одну спичку, едва управившись с этой задачей из-за того, что у него в руках была птичья клетка, и поднес огонь к белому носовому платку, который разворачивала Кэролайн.
– Больше у вас нет секретов, мисс Ардгласс? – поинтересовался я, но она лишь ухмыльнулась и отогнула последний уголок материи.
Среди кружева, словно величайшая реликвия на свете, лежал маленький овальный портрет.
Основа из слоновой кости шириной чуть больше двух дюймов была столь тонкой, что просвечивала как костяной фарфор. Мы с Макгреем наклонились, чтобы рассмотреть портрет.