Тангейзер

Пилигримов, идущих поклониться кто Гробу Господнему, кто мечети Омара, кто могиле Адама и Евы, видно издали, их не спутаешь с местным малорослым и мелкокостным народом, обугленным солнцем, ветром и голодом.

Оба на рослых европейских брабантах, так резко выделяющихся среди местных корявых лошадок, сами крупные и широкие, они то и дело обгоняли то паломников, то сарацин, иудеев и прочий народ, что прижился здесь.

Местные нередко передвигаются целыми семьями, вот и сейчас они обогнали группу из двух дюжин человек, где всего один старик, он сидит на тощем ослике, ноги его задевают землю, остальные же молодые мужчины и женщины со скорбными лицами, с ними целый выводок детей, а сзади плетутся облезлые собаки.

Даже те города, что не вымерли, кажутся давно покинутыми жителями, большинство зияет пустыми дырами окон и дверных проемов, сами совсем одичали, но, к удивлению Тангейзера, все так же дают обильные урожаи. В самом деле благословенны эти земли, где даже на сухих камнях местные ухитряются выпасать скот и собирать зерно.

Вифлеем открылся с дороги сразу, раскинулся на двух просевших от древности в землю холмах, между ними только короткий хребет, сам город показался Тангейзеру милым и уютным, несмотря на ужасающую бедность, к которой никак не привыкнет, но местные ее не замечают, у многих чистые светлые лица, несмотря на смуглый оттенок кожи, но все равно здешние показались Тангейзеру светлее, чем в других частях Палестины.

Константин выслушал, кивнул.

– Вы же слыхали про двенадцать колен Израилевых?.. Разные были племена, разные. Как ни перемешивай, а до сих пор можно встретить голубоглазых, а то и вовсе беловолосых!

Весь день ухлопали, собирая сведения насчет быта земель вокруг Вифлеема, за которые теперь приходится отвечать, встречались с местными представителями власти и проверили, как вооружена охрана и справляется ли с нарушителями.

Тангейзеру показалось, что местный шейх очень доволен, что к нему явились и выказывают заботу, во всяком случае, расстались очень дружески.

На обратном пути трижды останавливались отдохнуть у колодцев вдоль дороги, обычно там крохотные оазисы с финиковыми пальмами и густой травой, а к ночи добрались до постоялого двора в самом Вифлееме.

Им подали рагу из баранины, затем похлебку тоже из баранины. Вообще, как заметил Тангейзер, баранина – основная еда кочевников, разница только в том, что в честь гостя режут целого барана, а на постоялых дворах его хватает на несколько блюд.

Константин сказал, что сходит к местному старосте, нужно собрать кое-какие сведения, а Тангейзер пусть сам позаботится о ночлеге для них двоих.

Хозяин выделил им лучшую комнату, как он сказал, но в ней, на взгляд Тангейзера, темно и душно, выпрямиться не удалось даже в центре, здесь крыши не конусом, а все плоские. Он сердито прошел к окну, отворил, небо непривычно светлое, а звезд так много, словно загорелись и все давно потухшие.

Луна угадывается за дальним холмом, его вершина вся в серебристом блеске, скоро вылезет и озарит мертвенным огнем и эту долину. Во дворе от колодца падает большая страшная тень с угрожающе растопыренными лапами ужасного зверя, но ее бестрепетно пересекла молоденькая девушка с деревянным ведром, зацепила крюком за дужку и начала опускать в темный зев.

Тангейзер любовался ею молча, а она словно ощутила пристальный мужской взгляд, испуганно вскинула голову. Он увидел ее бледное лицо и вытаращенные глаза.

– Не пугайся, – сказал он ласково. – Здесь жарко и душно, вот и… дышу.

Она несмело улыбнулась.

– Ночами легче.

– Все равно жарко, – сказал он. – Ты куда носишь воду?

– На кухню, – ответила она. – Утром должна быть готова похлебка.

– Неси сюда, – велел он.

– Но нужно на кухню, – несмело возразила она.

– На кухню потом отнесешь, – сказал он. – Вот лови!

Он бросил серебряную монету. Она несколько раз сверкнула в лунном свете, переворачиваясь в воздухе. Девушка ее и не пробовала ловить, но подобрала с земли, осмотрела, потом подняла лицо с посерьезневшими глазами и медленно кивнула, не сводя с него пытливого взгляда.

Ступеньки совсем тихо заскрипели под ее тихой поступью, она в самом деле несет ему это ведро, сильно наклонившись в другую сторону, а свободной рукой хватаясь за перила. Он протянул руку и, перехватив ведро, отставил его в сторону под самую стену.

Она остановилась, глядя на него в нерешительности. Он обнял ее за плечи, тонкие и хрупкие, как у птички, она вскинула голову, у него защемило сердце от ее беззащитности, глаза все-таки испуганные, повел ее к постели.

– Жарко, – произнес он тихо, – не могу заснуть. Полежи со мной.

Она покорно легла первой, медленно раздвинула ноги и обеими руками потащила подол платья вверх.

– Ах ты ж умница, – пробормотал он, – настоящая восточная женщина, покорная и бессловесная…

Глаза она все-таки плотно-плотно зажмурила, когда он начал раздеваться, то ли сама стыдится вида голого мужчины, то ли опасается смутить его самого, не все мужчины в восторге от своей внешности без одежды, и не всегда виной отвисающий живот.