Тангейзер

– Ну ладно, не ветра, а направления, куда движется поэзия. Ты лучше всех чувствовал, что́ развивать стоит, а куда лучше не соваться. Так тебя устраивает?

– Вполне, – ответил Тангейзер. – Спасибо за высокую оценку!

– Это оценка твоего нюха, – уточнил Битерольф, – а не твоих песен. А они у тебя, на мой вкус, препаршивые!

Он довольно захохотал, видя, как уязвленно поморщился этот хвастун, побывавший в дальних странах и даже воевавший в Святой земле.

Рядом с площадкой для танцев гремит музыка, слышно топанье танцующих, хотя нет, это не сами танцующие, а оставшиеся за столами, это они гулко ухают и притопывают сапожищами, безуспешно стараясь попасть в такт.

Сколько же народу ходит по свету с оттоптанными ушами, мелькнула у него мысль, подумать страшно.

Девушки с балконов и окон начали бросать пригоршнями из корзин лепестки белых и красных роз. Те опускались медленно, кружась в воздухе, и сразу колодец двора наполнился благоуханием, вытеснив остальные запахи.

Ландграф и Елизавета сидели под роскошным балдахином, словно в шатре с поднятыми стенами, кресла у обоих с высокими спинками и черными орлами, а танцующие под легкую музыку проходили вприпрыжку перед ними по кругу, но еще больше гостей просто подпирали спинами стены и с удовольствием рассматривали, как танцующих, так и ландграфа с племянницей.

В какой-то момент ландграф наклонился к ней и сказал негромко, но чуткие уши Тангейзера уловили его ласковый голос:

– Скучно сидеть со стариком?

Она охнула:

– Это ты старик?

– Тогда потанцуем? – спросил он с лукавой усмешкой.

– Как скажешь, – ответила она, – если очень настаиваешь…

– Еще как настаиваю, – ответил он с самым серьезным видом. – Будешь отказываться, побью.

– Ой, – прошептала она в притворном ужасе, – как страшно, теперь ночь спать не буду.

Все повернулись к ним, когда они поднялись, а когда ландграф церемонно взял Елизавету за кончики пальцев и повел к площадке для танцев, все начали аплодировать и кричать нечто подбадривающее, а музыканты, напротив, озадаченно умолкли.

Тангейзер зло стискивал челюсти, но выдавливал улыбку, здесь все улыбаются, а он, поэт или не поэт, в толпе должен быть человеком толпы, иначе стадо затопчет.

Чистейшая прелесть, мелькнуло у него, просто воплощение невинности и чистой доброты к миру, здесь сразу стемнеет, как только она покинет замок…

Они некоторое время постояли, улыбаясь и слегка кланяясь в ответ на бурные аплодисменты, затем прошлись почти до самой двери, разминая ноги, что ли, точно так же вернулись и, остановившись вблизи своих кресел, он отпустил ее и встал напротив.

Тангейзер не верил глазам, Елизавета смотрит на дядю счастливыми глазами, смотрит с любовью и нежностью.

Ландграф, не глядя, поднял руку в сторону оркестра.

– Музыку! – велел он громко.

Там все сразу задвигались, зазвучала та же простенькая прыгательная мелодия, ландграф поклонился Елизавете, она с милостивой улыбкой чуть-чуть наклонила голову, принимая приглашение к танцу.

Выбрав момент, ландграф взял ее за кончики пальцев и повел в танце вдоль площадки, там развернулись и пошли обратно, подпрыгивая в такт музыке. За ними пристроились и остальные танцующие пары.

Возле Тангейзера снова остановился Битерольф, в руке полный кубок с вином, лицо уже раскраснелось, даже кровеносные жилки в глазах кое-где лопнули, и вид у него сейчас скорее драчливый, чем танцевальный.

– Ну как тебе? – спросил он с пьяным добродушием.

– Великолепно, – ответил Тангейзер, потому что на это нужно что-то да ответить, все мы говорим чаще всего не то, что думаем. – Просто чудесно.

– Тоже так думаю, – пробасил Битерольф. Он сделал мощный глоток, опорожнив кубок почти наполовину. – Всем чудесно… Кроме тебя да еще Вольфрама.

Тангейзер поискал взглядом товарища, тот прислонился к стене и смотрит на танцующую Елизавету с вымученной улыбкой, счастливой и одновременно страдальческой.

– Да уж, – проговорил он, – но это и понятно…

– Да? – спросил Битерольф с интересом. – А вот мне – ничуть. Кстати, а чего ты не танцуешь? Здесь попадаются весьма сочные курочки. И, ха-ха, богатые!

– Миннезингер должен голодать, – сказал Тангейзер, – так мне говаривал учитель. Иначе ничего больше не напишет.

Битерольф хмыкнул.

– А может, и не надо?

– Почему?

– Если не прет само, – объяснил Битерольф, – то разве это творчество?

– Прет у всех, – возразил Тангейзер, – но только настоящие выгранивают слова и мелодию еще и еще, а те, кто только считают себя ими, думают, что достаточно того, что выперло…

Глава 6

Гости посматривали на танцующего ландграфа с благодушными улыбками. Ему под пятьдесят, но еще танцует, что удивительно, хотя на самом деле чему удивляться, как будто танцы дело более трудное, чем мчаться на горячем коне за убегающим оленем и на полном скаку бросать дротик, а потом прыгать на него, прижимая к земле бешено вырывающееся животное, и острым ножом перехватывать яремную жилу.

– Не понимаю, – сказал Тангейзер, – они выглядят счастливыми…

– Да. А как иначе?

Тангейзер сдвинул плечами.

– Они же расстанутся.

– Все выпархивают из отцовского гнезда, – сказал Битерольф рассудительно.