Тангейзер

– Но не все так…

– А как? Или ей надо жить здесь в тепле и уюте до глубокой старости? Дружище, тебе нужно выпить! А то ты какой-то…

Тангейзер сказал с тоской:

– Это ты какой-то…

– Я?

– И вообще все здесь какие-то…

Битерольф засмеялся:

– Ну да, весь мир не такой, одни поэты живут правильно и видят все так, как есть.

– Живут не всегда правильно, – согласился Тангейзер, – разве мы не видим то, что скрыто от других?

Битерольф фыркнул.

– А им-то что?

– Но разве не мы должны вести, указывать цели, задавать ориентиры?

Битерольф недовольно хрюкнул.

– Как?

– Но мы должны?

– Мало ли что, – ответил Битерольф. – Так теперь и пойдут народы за миннезингерами! Разве что…

Тангейзер сказал с надеждой:

– Разве что?

Битерольф пьяно ухмыльнулся.

– Разве что найдешь такие слова и звуки, что поведут за тобой народы, как за гамельнским крысоловом!

Ночью пригрезилась Голда, он утопал в ее жарких объятиях, пытался вырваться и не мог, но с ужасом понимал, что и не хочет, никогда он не был так счастлив, здесь он наслаждается и не знает ни в чем отказа, ее сладкое, нежное и в то же время упругое тело прижимается к нему, он чувствовал его везде, что-то в нем противилось, но с каждым мгновением понимал обреченно, что все, отсюда больше никуда не уйдет, а все высокие слова о чем-то возвышенном просто смешны…

Затем еще что-то плотское, жаркое, невыносимо сладостное… и вдруг сверху засияла звезда, от нее пошел яркий свет, и внизу трава начала блекнуть, превращаться в слизь, роскошные вакханки в одночасье обросли густой шерстью, их лица вытянулись и превратились в звериные морды.

Тангейзер увидел острые клыки, но яркий свет прижимал зверей к земле, они попятились в темные норы, а он сам с ужасом и омерзением увидел, что лежит на древнем разлагающемся трупе, толстом, кишащем червями.

Он вскрикнул, протянул руки к звезде, моля спасти, на краткий миг увидел вместо нее светлое, но скорбное лицо Елизаветы…

Проснулся он с таким всхлипом, словно вынырнул со дна моря, жадно хватил воздуха, сердце колотится бешено, в виски стучит горячая кровь, а все тело трясет от пережитого омерзения, когда ощутил себя страстно обнимающим нечистоты…

На лавке вскочил Генрих Шрайбер, обнаженный меч мгновенно оказался в его руке, словно молодой рыцарь и спит с ним.

– Что?.. Где?

Тангейзер простонал, жутко лязгая зубами:

– Почему никто никогда не нарушит сон, когда снится вот такой ужасающий кошмар?

– А-а-а, – сказал Шрайбер успокоенно, – всего лишь сон…

– Всего лишь, – проговорил Тангейзер сорванным голосом. – Посмотри, я не поседел?

Шрайбер взял свечу месте с подставкой и приблизился к Тангейзеру. Того все еще трясло, хотя дрожь постепенно опускается ниже, а там через ступни уйдет в пол.

– Да вроде бы…

– Что, есть?

– Да, – ответил Шрайбер в удивлении.

– Посмотри лучше!

– Сейчас, сейчас, – ответил Шрайбер, – вот тут что-то совсем белое… Ого сколько!

Танзейхер застыл в ужасе, когда тот коснулся его волос, пальцы рыцаря больно подергали за прядь, он высвободил и бросил перед Тангейзером белое птичье перышко.

– Может быть, – проговорил он задумчиво, – вас потому трясет, что по ночам кур крадете?

– Лучше бы я кур крал, – ответил Тангейзер свирепо. – Господи, за что? Разве не таким ты меня сотворил?

Шрайбер посмотрел на него странно, снова лег на лавку, меч поставил у изголовья, проворчал негромко:

– Господь создал сон, а черт – сновидения.

Тангейзер буркнул:

– А как же вещие сны, что посылает Господь?

– Но дьявол вторгается в эти сны, – напомнил Шрайбер, – и так их запутывает, что лучше не выискивать в них вещесть. Спокойной ночи, дорогой мой убийца неверных, их жен и детей!

– Это тебе спокойной, – ответил Тангейзер с тоской. – Вот и преимущества человека простого и цельного…

Шрайбер ответил с закрытыми глазами и уже сонным голосом:

– Я делю свое время так: одну половину сплю, другую – грежу. Во сне не вижу никаких снов, зачем они мне, доброму христианину?

– Уметь спать, – согласился Тангейзер, – и не видеть жизни – тоже талант.

Заснуть он смог только под утро, но снились снова те же плотские и скабрезные сцены, которые так нравились совсем недавно, когда он с упоением нарушал все правила, все приличия, все законы, запреты, а поступал только наоборот и гордился своей отвагой, что только он может противопоставить себя всему миру…

…да только мир его и не заметил. Жизнь и сновидения, мелькнула мысль, страницы одной и той же книги. Уже и проснулся, а сон еще длится, медленно истаивая, словно я из одного мира перехожу в другой, а вечером снова вернусь в этот.

И какой из них настоящий?

То ли потому, что всю ночь терзали кошмары, то ли просто не выспался из-за них, но он поднялся с трудом, оделся и сел за стол, с пугающей остротой понимая, что абсолютно ничего не хочется… Ехать с гостями на охоту не хочется – слишком сильное движение, пешком идти не хочется – устанет, а если снова брякнуться на ложе – придется валяться попусту или снова вставать, а ни того, ни другого не хочется…