Тангейзер

– Да какая разница?.. Рыцарь, пусть даже самый знатный, не лучше простолюдина, если берет ее как приз, а не по любви!

– Все верно, – сказал Эккарт, – но я скажу вам то, что вы, наверное, еще пока не знаете. Лучший из миннезингеров Тюрингии – это фрайхерр Вольфрам, ваш старый друг!.. Он давно и нежно любит Елизавету, а она, как все видят, к нему тоже весьма благосклонна, как к другу ее детских лет, что сумел остаться таким же и до сего важного дня.

Тангейзер ощутил болезненный укол в груди, но постарался не показать свои чувства, сказал с тем же жаром:

– Но вдруг кто-то сумеет выступить лучше? Вдруг чья-то песня покажется интереснее и ярче?

– Как вы себе это представляете? – спросил Эккарт.

– Вы знаете как, – ответил Тангейзер сердито.

Эккарт сказал мягко:

– Дорогой друг, я вижу, как вы волнуетесь и переживаете за своего друга, но спешу напомнить вам, вы же не новичок, что миннезингеры вот так из ниоткуда не появляются. Они сперва долго учатся, многие бросают это дело, а лучшие из лучших начинают петь на мелких ярмарках и базарах. Потом начинают скитаться от замка к замку с песнями. Их, покормив и напоив, выталкивают, и они идут дальше…

– Не все, – возразил Тангейзер. – Лучших хозяева приглашают погостить подольше. А то и вовсе оставляют при своих дворах.

– Совершенно верно, – согласился Эккарт. – Вот этих мы и начинаем замечать. Но им еще долго-долго карабкаться вверх, чтобы заняли место в ряду сильнейших!.. Так вот, среди сильнейших, где мы знаем всех-всех, первым является ваш друг Вольфрам. И он получит руку Елизаветы по праву… Собственно, это всего лишь красивый спектакль, дорогой друг! Он и так бы ее получил, но любезный ландграф согласился обставить это красиво и торжественно, чтобы об этом заговорили во всей Тюрингии и за ее пределами!

До состязания миннезингеров оставалось еще две недели, Тангейзер по любезному приглашению ландграфа остался на это время гостем в его замке.

В замке постоянно находилось не меньше десятка рыцарей, кто-то на службе, кто-то проездом, кто-то по приглашению, все обычно встречались за столом во время завтрака.

Тангейзер всегда страстно ждал появления Елизаветы, рыцари тоже оживлялись, подтягивались, распрямляли плечи, а разговоры сразу становились хвастливее.

Сегодня с ночи нагнало туч, небо потяжелело и провисло, пошел холодный дождь, в замке стало сумрачно и сыро, несмотря на полыхающие камины. Стены построек блестят мокро и серо, во дворе скапливаются мутные лужи, капли дождя смачно разбиваются о деревянный навес над колодцем.

Он вспомнил, как возвращался по ровной выжженной степи, широкие пыльные дороги становились все безлюднее, а запряженные меланхоличными волами арбы попадались все реже: Святая земля с ее кипением страстей осталась позади, скоро жаркое солнце сменится просто теплым, обычным, но он начинал чувствовать, что будет скучать по прежнему накалу.

А потом сотни миль еще тянулся простор от горизонта и до горизонта, он смятенно думал, что земли Господь создал немерено, однако же люди воюют. Умники говорят, что за земли, брехня, воюют все-таки за честь, за подвиг, за славу, а годной для жилья и нивы земли он повидал столько, что будь людей в самом деле столько, сколько песка на морском берегу…

Сегодня ему снилось, как он в священном трепете вошел в церковь, исполинскую, пугающую размерами и величием, сердце затрепетало, а душа превратилась в комок и в ужасе забилась под стельку его сапога.

Полумрак, вдоль стен раскоряченные светильники, внизу растопыренные, как у пауков, железные лапы, а вверху железные ободья размером с колеса телег, там по кругу горят свечи, но ярко освещают только участки стен рядом, а посреди пролегает дорожка тьмы, по которой он идет…

Он пытался остановиться, но нечто более сильное, чем он сам, повело его, испуганного и трепещущего, дальше, а далеко впереди, где должен быть аналой, на стене все четче вырисовывается страшная рогатая фигура, он застонал в ужасе, еще даже не зная, дьявол ли ждет его там, или же это от него самого такая тень, что еще страшнее, ибо говорит, что душу он уже погубил…

Он сцепил челюсти и пытался заставить двигаться свои вялые ноги, а в это время вверху на высоте вспыхнула звезда, у него сразу в надежде застучало чаще сердце, стала крупнее, и там из тьмы проступило бесконечно милое женское лицо с печальными глазами.

– Елизавета, – прошептал он, – ты снова приходишь спасти меня… Ты добрый ангел?

Она произнесла тихо:

– Я не ангел. Твоя душа черна, Тангейзер… но в самой глубине горит дивный огонек! Он может сжечь тьму в тебе, но это только… если…

Голос ее начал прерываться, по церкви пронесся ледяной ветер, свечи затрепетали желтыми огоньками, треть погасла, одна свеча выпала из жестяного стаканчика и покатилась по каменному полу.

Тангейзер покачивался под напором такого урагана, словно за стенами церкви глубокая зима в начале февраля, когда начинаются свирепые ветры, стискивал кулаки, его слезящиеся глаза со страхом следили за мерцающей звездой, где лицо Елизаветы то появляется, то пропадает.