Танги

Барселона была вооружена до зубов. На улицах толпились зеваки. На тротуарах выстроились полицейские с автоматами в руках; они осыпали демонстрантов оскорблениями, а те отругивались в ответ, но не делали никаких угрожающих жестов. Когда один из рабочих собирался нарушить запрет, товарищи тотчас призвали его к порядку. Наконец шествие подошло к площади Диагональ. Танги никогда не видел такой громадной толпы. Здесь собралось много тысяч мужчин, женщин и детей; они болтали, шутили… Становилось жарко. Мужчины сняли пиджаки… Все окна в богатых кварталах были наглухо закрыты ставнями.

Около одиннадцати часов шествие двинулось дальше. Толпа заполнила оба проезда шоссе и разделявший их тротуар. Не видно было ни начала, ни конца демонстрации. Громадный людской поток спокойно спускался к порту. Полиция смотрела на него не двигаясь.

Танги внезапно понял, какая сила заложена в этих людях. Они шли по улице плечом к плечу, и ничто не могло остановить их мирное шествие к набережной Колон. Сила была на их стороне. Каждый в эти минуты осознал свою силу, а еще больше — ту «объединенную силу», какой они стали, собравшись все вместе. Танги понял, что легенда о всемогущем хозяине воистину существует только потому, что рабочие приняли ее. И в то же время им овладело непреодолимое тягостное ощущение. Он почувствовал себя «не таким», как они…

Около часу, в самую жару, Танги дошел до улицы Рамбла. И тут от группы к группе стала перелетать новость: солдаты пустили по городу трамваи. Все думали с тревогой, что же теперь произойдет. Вскоре был передан приказ держаться стойко и крепче сплотить ряды. Рабочие продолжали двигаться вперед. Вдали послышался смутный шум: снизу на горку поднимался трамвай, навстречу спускавшимся демонстрантам. Вагон шел вперед — люди тоже. То был странный молчаливый поединок. Но люди в колонне не дрогнули. Трамвай резко остановился в двух метрах перед первым рядом спускавшихся по улице женщин. Над шествием взметнулся мощный, потрясающий, нечеловеческий крик:

— Товарищи, мы победили!

* * *

Два дня на заводе стояла тишина. Затем рабочие снова вышли на работу. Но что-то в них изменилось. Себастьяна сказала Танги:

— Они поняли, что сила на их стороне. Рано или поздно вчерашняя забастовка превратится в настоящую катастрофу для подлецов-хозяев. Им страшно, когда у рабочих пробуждается сознание, когда они чувствуют свою силу, потому что тогда рабочие начинают понимать, что их большинство… У нас это случится еще не так скоро. Но машина уже заработала. Теперь ничто ее не остановит. Самое трудное — заставить ее сдвинуться с места.

Танги не отвечал. Он продолжал работать, кашлять, плевать… Он спрашивал себя, будет ли этому когда-нибудь конец, и не понимал, на что нужны забастовки, если не произошло никаких существенных изменений. Но через день он узнал, что администрация уволила семьдесят два человека. Он побежал просмотреть вывешенный список и прочитал там свою фамилию. Он не мог понять, за что его уволили. Но потом пожал плечами: теперь все стало для него почти безразлично. Он огорчился только из-за Себастьяны. Но, вернувшись, он не застал ее дома: Себастьяну забрали жандармы. Танги узнал от соседки, что она выступала перед женщинами, уговаривая их бастовать вместе с мужчинами.

Он отправился в Барселону и всеми способами пытался ее разыскать. Но ему ничего не удалось узнать о ней, даже куда ее увезли. Тогда он продал свой новый костюм, свое единственное пальто и часы — подарок отца Пардо, полученный Танги в день отъезда, — и решил рискнуть всем…

Он сел в поезд, идущий в Сан-Себастьян, вконец измученный, подавленный, больной, дрожа от лихорадки. Но он был во власти единственной навязчивой идеи: во что бы то ни стало вернуться во Францию.

XVII

Пять дней не переставая лил дождь. Распахнув окно, Танги прислушивался к однообразному, равномерному шуму. Этот мягкий, влажный, теплый шум, похожий на шелест женского платья, укачивал его. Танги чувствовал себя ослабевшим от голода. Вот уж два дня, как он ничего не ел, кроме маленького фунтика земляных орехов. Он лежал, вытянувшись на кровати и стараясь собраться с мыслями. Порой он пытался встать, но тогда кровь приливала у него к голове, а ноги дрожали от слабости. Он перестал даже чувствовать голод…

Он снял комнату на седьмом этаже. Окно ее выходило на террасу, с которой открывался вид на весь Сан-Себастьян, на бухту и на ближайшие окрестности. Танги подумал, что, должно быть, очень приятно сидеть на этой террасе в ясный теплый день за бутылкой лимонада. Потом поморщился: он не любил лимонада. Лучше за стаканчиком чинцано, вот чего бы ему хотелось, или за рюмкой коктейля…