Танго втроём. Неудобная любовь

Едва шевеля одеревеневшими губами, Кряжин судорожно сглатывал и чувствовал, как, разливаясь расплавленным свинцом, горячая тягучая муть медленно заполняла каждую клеточку его гудящего от напряжения мозга. Завертевшись перед глазами, разноцветные сияющие мушки рассыпались горящим фейерверком лучистых мелких точек, и Кирилл с силой провёл рукавицами ото лба к подбородку. Нет, этого не может быть! Хотя… почему — не может? Если ребёнок будет мартовским, вопрос отпадёт сам собой, но если февральским… если только он будет февральским, то шансы с партийной шишкой у них абсолютно равные.

— Может, грибочков ещё, Кирюшенька, или студенька? — Зайдя со спины, Анна наклонилась над плечом сидящего за столом сына и по привычке, словно боясь гневного рыка мужа, боязливо огляделась.

— Мать, заканчивай суетиться, снимай фартук и садись за стол, — сурово глядя на Анну осоловелыми глазами, приказал Кирилл. Не осознавая происходящего, словно переняв эстафету от отца, Кряжин насупил брови и, сведя их к переносице, слегка поиграл желваками на скулах.

— Ишь ты, вырос, зверёныш-то, — кивнув в сторону Кирилла, Архипов повернул голову к Смердину, лучшему трактористу и самому известному передовику на весь район. — Как с матерью-то управляется, не хуже покойничка. Ведь только от неё добра и видел в жизни, а ни на грамм не помнит, добро-то.

— Так свято место пусто не бывает. — Опрокинув стопку, Смердин вытер тыльной стороной ладони губы и, взяв с тарелки хрустящий солёный огурчик, поднёс его к самому носу и потянул ноздрями. — Добро — оно что, круги по воде. Упадёт камень, круги разойдутся, никто о нём и не вспомнит, а на дне его и не видать, будто и не было.

— Лучше б пожалел мать. — Укладывая горкой хрен рядом с холодцом, Архипов звякнул по тарелке вилкой и неприязненно взглянул на захмелевшего Кирилла. — Когда он был нужен, его тута не было, у него, видите ли, сессио.

— Отца на погост чужие люди снесли, а он, вона, приехал, пёрышки распушил, владетель фигов, — вмешался в разговор рядом сидящий Филька. — Зря всё-таки детёв учут сызмальства ходить и разговоры говорить, лучше бы перво-наперво учили смирно сидеть да помалкывать. — Дёрнув коротким расплющенным носом, Филька громко шмыгнул и, с хрустом потерев ладонью многодневную небритую щетину, мигнул заплывшим глазом.

— Охо-хо-хо-хо, детки, детки, никакой от них помощи, одне заботы, — широко зевая и прикрывая рукой рот, пропела жена Архипова. — Вот Шелестовы, растили-растили девку, а где она теперя, с кем, один Бог ведает. — Бросив взгляд через стол, где сидели Анфиса и Григорий, жена Архипа, плотная, объёмная тётка по имени Вера, сокрушённо цокнула языком. — Столько лет старались, света белого не видели, хотелось небось и внучат понянькать, а теперя что? Ни дочки, ни внучат, одна коза на привязи осталась.

— А у нас в Вёшках болтают, что видели вашу энту самую, Шелестову которая. — Подавшись всем корпусом вперёд и округляя глаза, Филька красноречиво округлил рот и, наклонив для важности голову к плечу, неторопливо подморгнул жене Архипа.

— Вот то-то что и есть — болтают, если б что взаправду, первыми Григорий с Анфисой прознали бы, — авторитетно протянула та и, желая показать, что пустые сплетни её не интересуют, демонстративно отвернулась.

— А ты, про что не знаешь, не говори, — с обидой повысил голос Филька, и его левый глаз нервно задёргался. — Давеча председательская дочка из Москвы приезжала, сказывала, что видела она вашу Любку, в хвост её дери! Важная стала, на машинах с цэ-эс-ковскими номерами ездит, — с запинкой выговаривая трудновоспроизводимую аббревиатуру, Филька важно напыжился и, выпятив вперёд нижнюю губу, артистично приосанился, видимо, изображая заважничавшуюся в Москве Любу.

— Да поди, Валька и оглядеться могла, Москва-то, она о-го-го какая огромнющая, или ты сам чего не так понял, молчи уж лучше, — остановила рассказчика Вера, но тот, учуяв в словах жены Архипа намёк на его перманентно-непросыхающее состояние, с обидой подобрал распущенные губы и гнусаво выпалил:

— А ты Фильке рот не затыкай! Твоя Шелестова в Москве как сыр в маслах катается!

— Так чего же Любке тогда дома не объявиться, если у ней всё так ладно да складно? — с укором пристыдила болтуна Вера.

— А с того, что она брюхатая, ей уж родить скоро! — Вцепившись руками в скатерть, Филька самозабвенно сражался за поруганную истину, не замечая, что в наступившей тишине звучат только два голоса, Веры и его.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — Присвистнув, Смердин надвинул на самые глаза кепку, с которой, по слухам, он не расставался даже во сне, и, воровато покосившись на Шелестовых, тут же перевёл глаза обратно на Фильку.

— Ты чего такое говоришь-то, ирод окоянный! — Всплеснув руками, Анна приподнялась со стула и с беспокойством поглядела в белые, без кровинки, лица родителей Любы.

— А того и говорю, что знаю, — сбавив обороты, но не отступая от своего, упрямо повторил Филька.