Таня

Играть на инструменте мы с Олежкой, конечно же, не умели, но я мечтала, а ему было пофигу: он любил войну, солдатиков и жечь костры на местном пустыре. Поэтому мне было обидно вдвойне, почему пианино у него и используется как подставка для всевозможных декоративных вещиц, а не для музыкального воспитания единственного отпрыска. В те времена покупали всё, на что подходила какая-нибудь очередь, не важно, пылесос это, пианино или самый дефицитный шкаф «Хельга». Очереди перекупались за деньги, народ шёл ночью на перекличку к заветному магазину. Но помимо номерка в очереди надо же и деньги ещё иметь, а у нас их с матерью катастрофически не хватало на такие вот товары не первой необходимости.

Взрослые сели за стол провожать старый год, я сразу накинулась на нервной почве на мандарины, а Олежка стал бренчать по клавишам пианино, проверяя на слух, чем отличается белая от чёрной. Валентина Ивановна смотрела на меня в упор, наверное, считала съеденные мной мандарины. В какой-то момент она не выдержала и убрала со стола наполовину пустую вазу, сказав, что от мандаринов бывает диатез и скоро у меня начнут вонять уши от гниения этого самого диатеза. Я покраснела, Олежка громко заржал. Катюня вытащила меня из-за стола, и мы засобирались домой. Праздник был безвозвратно испорчен, а мой одноклассник всё не унимался, ещё громче барабаня кулаками по клавишам. Подлетела я к нему в одном сапоге и со всей дури хлопнула крышкой пианины по его рукам. Все завизжали. Скандал был жуткий, Олежку отвели в травмпункт, а меня отодрали дома ремнём, но я не орала, считая себя отомщённой по всем пунктам. Через год мне купили пианину, а Олежка с тех пор обходил меня стороной – «прошла любовь, завяли помидоры».

Лариска

Когда мне было 12 лет, я получила травму на катке. Наша группа по фигурному катанию в весенние месяцы делила одну большую площадку в ледовом дворце АЗЛК «Москвич» с мальчишками, постигающими премудрости хоккейного спорта. На одной половине катались фигуристы, на другой хоккеисты, и граница между нами была очень условной. Скорости у обеих команд были бешеными, соперничество тоже.

Мальчишеская экипировка, укомплектованная защитными «ракушками», клюшками и шлемами, давала им явное преимущество, и мы со своими колготками и платьями из тонкого эластика пытались смотреть в оба, виртуозно уворачиваясь от летевших не в ту сторону шайб и поднятых клюшек. На одной из таких тренировок мне не повезло, я сильно разогналась и со всей дури налетела на хоккеиста Сашку, который тоже меня не видел.

Удар головой о бортик был такой силы, что я потеряла сознание и очнулась уже в раздевалке. На одной коленке зияла кровавая дыра, в глазах адскую пляску танцевали «звёздочки», вокруг меня суетились тренера и Сашкин отец, в тот день присутствовавший на тренировке. Он и доставил меня в ближайший от стадиона травмпункт на своём стареньком «Москвиче».

Коленку мне благополучно зашили, а вот гематома на голове и диагноз «сотрясение мозга» требовали длительного лечения в детской больнице, и спустя несколько дней меня отправили домой долечиваться и соблюдать постельный режим. В школу ходить было не надо, от домашних заданий меня освободили, целыми днями я валялась в кровати и ничего не делала.

Через какое-то время вдруг заметила, что с наступлением темноты я вижу всё как в тумане: объекты расплывались, и я никак не могла оценить расстояние между ними. Приехавший домой врач сказал, что, скорее всего, это «куриная слепота», возникшая на фоне черепно-мозговой травмы. Мне назначили витамины и посоветовали три месяца провести на свежем воздухе, есть много ягод, овощей и фруктов. Деревня, по мнению доктора, была лучшим для меня «санаторием», и моя мать начала собираться в Миленино, где у Бабшуры был свой деревенский дом и куда она уезжала на всё лето.

В солнечный субботний летний день мягкий «Икарус» с Щёлковского автовокзала по маршруту «Москва – Касимов» с полным народа салоном вёз нас почти пять часов по ухабистой дороге, создавая у меня ощущение дальнего путешествия. Я – ребёнок городской, совсем не понимала, чем буду заниматься целых три месяца в богом забытой деревне, где до ближайшего райцентра Спас-Клепики, что в Рязанской области, почти пятьдесят километров. Мать положила в мой чемодан цветные карандаши, коробку акварельных красок, альбом для рисования и «Сказки народов Мира», чтобы я не слонялась без дела, развивала свои художественные способности, а заодно и не забывала алфавит.

Вылезли мы из автобуса в маленьком городке со смешным названием Тума, пересели в раздолбанный местный ПАЗик и ещё час тряслись до районного цента Клепики, откуда до нашей деревни вообще уже ничего не ездило, кроме тракторов, грузовиков и случайных попуток, одна из которых нас с мамой и довезла до соседней деревни Норино. Оставшиеся три километра мы с чемоданом и рюкзаком, полным московских деликатесов, тащились пешком вдоль колхозных полей.