Танья-богатырь. Мансийские сказы.

С самого лета стал он готовить тотап-сундук. На каждой стороне тотапа разные узоры наладил: на одной стороне оленя быстроногого вырезал, на другой — собаку свою верную, а на самой крышке тотапа — самого шайтана, точь-в-точь такого же пучеглазого, как на скале стоит.

Как пришла пора, положил он в тотап самого лучшего соболя и направился на праздник.

Издалека еще Илья услышал шум горной реки. Подошел, видит: шуга идет.

Берега, кажется, шире стали. Льдинки с шумом уносят последние листья.

Полюбовался Илья осенней рекой, вздохнул глубоко, поправил малицу, откинул косы, переплетенные нитками цветными, украшенные кольцами медными да серебряными, и пошел к заветному месту.

Народу полно уж там. Все стоят на коленях и шайтану деревянному молятся.

Дары развесили на лесины. Тут и лисы, и куницы, тут и соболя, и рысь, и горностай, и белки. А Ильюхин-то соболь ближе всего к шайтану.

Вдруг послышались удары бубна.

Сам шаман стал шайтану молиться, для людей просить удачи в охоте, в песнях да плясках мастерство свое показывать. Кружится, мечется из стороны в сторону. Кричит голосами разными: птичьими и звериными. То на землю упадет, то вскочит быстрехонько, то медведем зарычит, то собакой залает.

А бубен гремит-грохочет, шум такой стоит да гвалт, будто не один шаман все это проделывает, а великое множество народу.

После такой службы усердной, весь растрепанный, ложится шаман к подножию горы шайтановой. А народ тогда обед справляет да пляски устраивает.

А Илье нынче невесело на празднике. Надоели ему за всю жизнь причуды да выдумки шамановы. Не видит он в том толку никакого.

И думает Илья: „Если в тайгу иду и зверя найду — есть удача, если припас есть — тоже хорошо, тогда я и без шамана зверя добуду. Чем помог мне шайтан деревянный? Что сделал для меня хорошего?“

Думал это Илья, а сам все на шамана поглядывал, не угадал ли шаман мысли его. А шаман лежит на земле и отдышаться не может.

„Дай-ка, — думает Илья, — я останусь да проведаю, посмотрю, куда девает шаман наши дары? Как наделять будет ими шайтана деревянного?“

…Долго пели, плясали, молились все, целовали идолов, на столбах малеванных. Только поздно к вечеру, когда глаза шайтановы огнем загорелись, расходиться стали охотники.

А Илья домой не пошел. Спрятался он за зарослями багульника и ждет. Пролетела птица, задела крылом кусты багульника. Прокричал где-то в стороне филин. Страшно стало Илье. Показалось ему, что это идолы меж собой перекликаются.

Поднялась луна из-за леса густого, осветила место заветное и речку быструю, шумную.

Кажется Илье, что камни между собой переговариваются, а это речка журчит да от лунного света поблескивает.

„Нет, — думает Илья, — не боюсь я вас, помощников шайтановых!“ Видно Илье, что шаман собираться стал, что погасли глаза у шайтана деревянного. Снимает шаман с лесин всю пушнину, снимает и складывает в кучу. А куча растет и растет, да такая большая, что ни за что не поднять ее враз человеку.

„Вот богатство какое, сколько мехов! — думает Илья. — На это все наше стойбище может прожить долгое время“.

А шаман носит и носит пушнину. Запряг он оленей своих, да не одну упряжку, а целый ряд. И давай меха таскать, грузить да укладывать, а к шайтану деревянному и близко не подходит. Хоть бы белку одну в дар ему бросил. Нет, негодный! Все забрал себе!

А Илья дрожит теперь уже от злости и обиды. „Не жаль мне тотапа и соболя драгоценного, да обидно, что людей долгие годы шаман обманывает. Обидно, что верят они плуту лживому“.

Тут раздался крик шамана, и одна за другой мимо Ильи побежали нарты, увозя все богатство. Вскочил Илья, пошел по следу.

Хоть и больна нога у Ильи, да ходко идет он по тайге. Идет, торопится. Вдруг видит: за поворотом упряжка стоит. Шаман перевязывает нарту, плохо уложенную второпях. Подбежал к нему Илья, да как схватит его, как встряхнет!

Шаман заорал от неожиданности. Кричит что-то непонятное: не то заклинания, не то мольбу. Только Илья, как рысь, трепал его, перекидывал из стороны в сторону.

— Жадный волк! Хитрая лиса! Злой обманщик! — кричал в ярости Илья.

— Бери все! — взмолился шаман.

И сказал на это Илья:

— Я всю жизнь живу в тайге. Всю исходил ее, избродил, а богатства такого не видывал, и не надо мне его, чужого да краденого! Но и тебе это не достанется. Знай, бессовестный, чтоб ноги твоей больше здесь не было. Возьми нарту и убирайся прочь! Расскажи теперь в песнях своих, как охотник ограбил тебя, если совести нет.

Повернув шаманские упряжки, поехал Илья обратно к реке и к шайтану.

Приехал охотник к месту заветному. Всюду идолы торчат, на кольях скрипят, от ветра поворачиваются.

Страшно стало Илье, жутко.

Развязал он нарты и сбросил все в горную быструю речку. Река подхватила легкие дорогие меха и унесла их вместе с шугой.

Душа Ильи была переполнена гневом, тоской и обидой. Ему хотелось крикнуть на всю тайгу, но только стон вырвался из его груди.