Танцовщица Гора

— А потом, всем пагу за счет заведения! — объявил Хендоу.

Это неожиданное великодушие было встречено таким восторженным ревом, что, наверное, закачались стены таверны.

Мужчина перешагнул через высокий порог алькова, аккуратно уложил меня спиной на мягкие меха.

— Вот свидетельство и лента, — услышала я голос Мируса и шелест бумаги.

По-видимому, Мирус сразу покинул альков, оставив меня наедине с мужчиной. Послышался шелест бумаги отложенной в сторону, потом шорох кожаной занавески алькова, закрытый и застегнутой на пряжку. Насколько мне было известно, внутри такого алькова всегда имелась маленькая лампа, заполненная тарларионовым жиром, обычно на стене, на полке слева от входа. Судя по следующему звуку, мужчина скинул тунику. Я рискнула предположить, что лампа горела, освещая внутреннее пространство алькова. Большинству мужчин нравится свет в таком месте, чтобы они могут видеть, насколько прекрасны их рабыни. Кстати, в таком алькове чувствуешь себя довольно комфортно. Здесь вовсе не тесно и не душно, как можно было предположить. В них присутствует едва различимое, но достаточное движение воздуха, попадающего через зазоры между шторой и дверным проемом и уходящего в неприметные вентиляционные отверстия, сделанные в стенах под потолком. Мне было интересно, был ли альков освещен, и если был, то доволен ли мой временный господин тем, как я выглядела лежа перед ним на мехах.

У меня перехватило дыхание, когда он уселся прямо на меня, поставив колени по обе стороны от моего тела. Никогда прежде ни один мужчина не делал этого. Я не могла даже пошевелиться. Мои руки были схвачены и прижаты по обе стороны от головы. Сухой парный щелчок, холодное прикосновение металла к коже, и я понимаю, что на запястьях сомкнулись рабские браслеты. Непроизвольно я немного дернула руками. Совсем немного, ибо руки почти сразу были остановлены, я была прикована цепью! По телу пробежали мурашки испуга, я вдруг чувствовала себя попавшей в ловушку, впрочем, наверное, я в ней и была. Конечно, прежде, во время моего обучения, меня уже не раз приковывали цепью. Но сейчас-то речь не шла ни о каком обучении! Сделав свое дело мужчина, к моему удивлению, слез с меня, присев, или встав на колени рядом, как мне показалось справа от моего распростертого тела. Меня начала бить крупная неудержимая дрожь. Я чувствовала рядом с собой, сильное мужское тело. Тихонько заскулив и повернувшись на левый бок, стараясь оказаться как можно дальше от него, я сжала колени, так плотно, как только смогла и подтянула их к животу. Но тут же застонала, поскольку поняла, что этим я выставила себя перед ним как рабыню. Я просто не знала, что я могла еще сделать! Казалось, что внезапно все чему меня учили, вылетело из головы, как будто и не было никакого обучения, я ничего не могла вспомнить. Словно почувствовав мое состояние, мужчина взял мои щиколотки в свои руки и отнюдь не нежно, снова вернул меня на спину, а затем развел мои ноги в стороны. Теперь я лежала перед ним, совершенно беспомощная в цепях и темноте капюшона. За все время он не сказал мне ни слова. Молчала и я. Тогда я не понимала причины этого молчания, но, ни он, ни другие так и неузнанные мною в течение этой ночи не проронили ни слова. Потом я узнала, что по традиции Брундизиума моя инициация как пага-рабыни должна была быть выполнена анонимно. Этот обычай диктуют те же соображения, что вовлечены в аналогичное использование капюшонов при оплодотворении племенной рабыни. Все нацелено на препятствование возникновению межличностных отношений, и связанных с этим осложнений. Я услышала, как он снял плеть с крюка на стене. Задрожав, я вцепилась в цепи, идущие от наручников. Как мне не хотелось вновь ощутить ее злое обжигающее прикосновение на моей коже! Но, к моему облегчению, он просто прижал плеть к моим губам. Приподняв голову, я со всей возможной страстью поцеловала его плеть. Только бы мужчина не захотел использовать ее на мне. Моя страсть в этом вопросе, как мне показалось, немного смягчила его, и возможно несколько озадачила. По крайней мере, он, после того как отложил плеть, осторожно и весьма нежно, проверил меня еще раз, и несколько удивленно, но довольно хмыкнул.

— Да, Господин, — прошептала я. — Я — девственница!