Танцуя с тигром

Мерседес Соса пела «María, María», пока они выезжали из городка. У отца Анны был этот диск. Еще в детстве Анна решила, что это самая грустная песня в мире. Мария была достойна жить и любить, как другие люди, но не могла. У нее не было силы, мечтаний, желания, благодати… Анна считала собственные недостатки, по одному на каждый телефонный столб. Я нетерпелива. Я слишком много пью. Я хочу быть самой красивой женщиной в комнате. Я притворяюсь, что я счастливее, чем есть на самом деле. Я хочу верить в Бога, но не знаю, с чего начать. Я люблю путешествовать, но не могу правильно определить направление. Я не могу представить себя матерью. Я небрежно обращаюсь со всем, кроме слов. Я ненавижу тратить деньги и волнуюсь, что они закончатся. Я не слушаю, когда люди говорят мне свои имена. Я сплю с мужчинами, которые мне не нравятся, потому что не хочу ранить их чувства. Я предпочитаю быть несчастной, чем причиной чужого несчастья, но потом меня возмущают люди, которые делают меня несчастной. Иногда я смотрю на людей, которых я люблю, и вообще ничего не чувствую.

Быть Анной. Быть любимой. Быть любимой, как Анна.

Для этого понадобится гребаный святой.

Он отвез ее в отделение банка. Мисс Венесуэла обслуживала клиента. На ней был темно-синий костюм, волосы были собраны под ободок, а ниспадающие локоны красиво обрамляли лицо.

Когда клиент вышел, она обошла вокруг стола, чтобы поприветствовать их, и поцеловала в щеку Сальвадора. В тот момент Анна ненавидела их обоих – за то, что они мексиканцы, за то, что у них друг с другом больше общего, чем с ней, за то, что оставили ее вне мира колониальной Мексики с ее колоколами и живописным упадком, мира, в котором целуют в щеку.

– Виктория, это Анна, моя подруга, о которой я тебе рассказывал. Анна, это Виктория.

Он сказал это на английском языке. Подтекст был ясен: английский Виктории был лучше, чем испанский Анны. У Виктории все отлично получалось. Виктория была мексиканкой, красивой, она говорила по-английски и была беременна ребенком Сальвадора. Виктория, наверное, готовила собственные тамале. Она протянула Анне руку, мягкую, как птица. От ее женственности Анне захотелось выть.

– Анна заметила, что ты беременна. – Сальвадор повысил интонацию.

Анна посмотрела на него. Ее бросило в жар.

– Она хочет знать, моего ли ребенка ты носишь.

Виктория опустила голову, сконфуженная. Сальвадор уточнил:

– Она видела нас у zócalo на прошлой неделе. Ты плакала, а я держал тебя за руки. Она думает, что ты моя девушка.

Виктория сочувственно цокнула языком, будто напоминая Анне, что у мексиканки намного больше общего с любой американской женщиной, чем с любым мексиканским – или американским – мужчиной.

– О нет, Анна. – Виктория покачала указательным пальцем. – Это ошибка. Сальвадор не мой парень. Отец моего ребенка – еще больший cabrón, чем мой брат.

На ужин они ели рис, бобы и авокадо, присыпанные кинзой и политые лаймом. Анна не могла остановить себя, чтобы не прикасаться к нему, к его рукам, его плечу, его губам. Она увидела, как по стене ползет скорпион размером с ее мизинец. С помощью куска картона Сальвадор сбросил его в банку из-под варенья, наполненную спиртом. Насекомое всплыло на поверхность. Снежный шарик. Смертоносный. Чистый.

Виктория собиралась делать аборт. В тот день, когда Анна видела их вместе, она просила Сальвадора отвезти ее в Мехико, но он убеждал ее подождать несколько дней, и за это время она передумала. Рассказать обо всем матери было сложно, но она готовилась родить ей внука, и это волнительное событие затмило презрение, с которым мать относилась к отцу ее ребенка, называя его «носорог из Монтеррея».

Анна и Сальвадор договорились начать все сначала. Она рассказала ему о коллекции отца, черном археологе, о Тигре. Он рассказывал ей истории о том, как в Мексике исчезают предметы искусства. Одна из таких историй – о краже посмертной маски Лорда Пакаля, которая исчезла из Национального музея антропологии вместе с сотней других артефактов в сочельник в 1985 году, – была просто вопиющей. Ни сигнализации. Ни отпечатков пальцев. Почти четыре года спустя нефритовую маску обнаружили в заброшенном доме в Акапулько. Ворами оказались два ветеринара, бросивших учебу. Они пробрались внутрь через вентиляционную трубу.

– Твой друг, черный археолог, – часть этой проблемы. Он крадет у мертвых.

– Он был наркоманом. Сейчас он выздоравливает.

– Наркоман не может измениться по щелчку пальца. Ты слишком доверяешь ему. Однажды он достанет пистолет.

– У тебя есть идея получше?

Сальвадор отвернулся.

Они не могли договориться о дальнейших действиях. С практической точки зрения. С моральной. В Соединенных Штатах маска была бы в безопасности, но Сальвадор был непреклонен, утверждая, что мексиканское искусство должно оставаться в Мексике.

– Как только предметы вырваны из контекста, история теряется.

– Ты хочешь сказать, что мы не должны иметь музеев?