Танцуйте свою жизнь. Психологические эссе о том, как вернуть себе себя

Одна история так затронула ее, что апельсин «загрустил» – дуга его нарисованного заново рта ушла вниз. Еще в один день говорила Марина. И мы обе плакали. Апельсин повторял за нами.

В день, когда в палате появился сын, рыжий шарик впервые «улыбнулся».

Дней становилось все больше. Апельсин почти протерся на месте своего главного индикатора настроения. Мы говорили, говорили, говорили… Мы учились заново чувствовать, учились проявлять свои чувства, учились отстаивать их, учились уважать их. Тогда же Марина сделала свои первые шаги. Она осторожно приблизилась к окну и долго с наслаждением рассматривала уходящую под яркие солнечные фанфары зиму.

К моменту выписки апельсин превратился в темно-бурую мумию с несмываемой уже улыбкой. Марина выбросила черный маркер и бережно уложила в сумочку своего постаревшего проводника из той жизни, которая стала просто прошлым, а не источником боли.

Он жив и сейчас – этот апельсин. Жив, спустя годы. Когда я теперь смотрю на Марину, веселую, искрящуюся, влюбленную в жизнь, и вспоминаю ту нашу «апельсиновую терапию», мне становится тепло. Просто тепло от мысли, что, пока ты жив, у тебя есть шанс. Всегда есть.

* * *

– Печка, кот, горячий суп, чай с листьями смородины, тишина, счастье, – бормочет Саша, закутываясь в тонкое одеяло.

В больнице действительно холодно. Конец девяностых. Я лежу на соседней кровати, и мне чуть легче, потому что у меня есть мамина вязаная жилетка, а раны мои поджили.

Дотягиваюсь до выцветшего покрывала и бросаю его Саше:

– Счастья взять негде. Бери, что есть… – Счастье нельзя взять, оно само прилетает. Вот от тебя прилетело, – смеется женщина под перезвон привязанных к ней бутылочек, в которые выведены катетеры.

– Покрывало – это счастье? – равнодушно спрашиваю я, не имея еще за плечами ничего, что хорошенько бы меня встряхнуло.

– А ты думаешь, что счастье – это только мужик на белом коне? Не спорю, если у него в голове чуть больше, чем у коня. Но вообще счастье – это то, что приходит вовремя, и то, что согревает. Так что мужик на коне мне сейчас явно ни к чему, а вот покрывало твое – в самый раз.

Саши давно нет. За моими плечами изрядный рюкзак потрясений. Много воды утекло и много чего изменилось. Но вот счастье для меня с тех пор только то, что вовремя, и только то, что согревает.

Не подводило ни разу.

* * *

Я люблю говорить с детьми, как со взрослыми, а со взрослыми – как с детьми. Лучший вариант терапии, доложу я вам. Потому что дети, привычные к дурацкой системе воспитания, состоящей из отдачи команд, ярко раскрываются в неожиданной возможности подумать и озвучить свои первые самостоятельные мысли.

А взрослые, привыкшие оправдываться за свои несовершенства или активно защищаться, выдыхают, когда их в буквальном смысле слова гладишь по макушке и балуешь безусловным принятием.

Нам всем не хватает тепла и доверия друг другу. Вот что я понимаю каждый день, погружаясь в долгие разговоры с самыми разными людьми.

Десятилетняя Маша смотрит на меня уныло, готовясь скучно перечислить свои школьные достижения, о которых она рапортует каждому взрослому своей жизни. И вправду, о чем еще спросить ребенка, кроме как о школе, и оценить его согласно баллам в дневнике? Мы скучны и предсказуемы.

– Маша, а что ты сделаешь, когда у тебя будет десятилетняя дочь, которую все достали, требуя хорошо учиться и всех слушаться? – просто спрашиваю я.

Девочка моментально поднимает на меня свои ожившие глаза, в которых я с удовольствием наблюдаю запущенный мыслительный процесс. Автопилот отключился – а это главное. Черты детского личика смягчаются, из тела уходит напряжение. Она еще робеет, но ей интересно поговорить о том, о чем она ни разу не говорила.

– Я испеку ей пирог с ягодами, – неожиданно уже для меня отвечает Маша.

– Почему?

– Потому что когда меня ругают, я начинаю мечтать о пироге с ягодами. И если у меня будет дочь, я ей испеку такой пирог, а ругать не буду. Мы его будем есть. И будем счастливые.

Я слушала и думала о том, что вот передо мной сидит ребенок, который прячет свою беспомощность в вымышленном пироге. И верит, что этот пирог сделает счастливым ее пока несуществующего ребенка.

Быть может, это выход. Потому что почти все мы во что-то прячемся от того, что нам не по силам преодолеть. А быть может, стоит набраться храбрости и отменить замшелые установки, которыми сначала запугивали нас и которыми мы, в свою очередь, запугиваем своих детей, требуя от них соответствия даже не своим, а стереотипным ожиданиям.

И может быть, стоит печь эти спасительные пироги в реальном режиме, садиться за общий стол, заваривать чай, говорить обо всем без критики и назиданий, принимая друг друга и радуясь тому, что мы просто есть? Обычные, несовершенные, ранимые, боящиеся оценки и осуждения.

Мы будем есть горячие пироги с ягодами и еще Бог знает с чем, отключая все системы своей долговременной защиты. Для того, чтобы научиться, наконец, быть самими собой.

Рискнем?

Без пирогов это тоже можно, если что.

* * *

– Давай посерьезнее! – строго кричит ей мама, а она не может, не хочет, не умеет.