Танцующая на ветру

Паша обиделся. Налился краской, оттолкнул меня, достал сигареты.

– Не переношу дыма, – сказала я. – И хамить не надо. Иди обратно.

– Нет! – рявкнул Паша. – Нет!

Я пожала плечами и пошла дальше по тропинке, куда мы свернули. Было очень стыло. Ноги у меня опять промокли, день был такой темный, что непонятно было – день это или ранние сумерки. В лесу еще лежал снег, много снега, и было гораздо холоднее, чем в поселке и городе.

– Ты уверен, что мы правильно идем?

– Уверен, – буркнул Паша, который теперь шел на расстоянии и курил, стараясь дымить в сторону. – Мы тут с Дахой шарили…

Я не стала цепляться к нему, уточнять, что такое «шарили» – и так ясно. Дальше я уже поняла, где мы, просто шли к шалашу с другой стороны. Здесь мы играли, когда были поменьше, сюда уходили, разводили костер – днем, конечно, жарили грибы и хлеб. Мальчики однажды поймали утку, но не стали убивать ее, точнее, не смогли, отпустили. Очень долго разыгрывали, кому ее убивать, но так и не убили. Я с тех пор перестала ходить на эти «пикники». В этом шалаше полдня просидел синий от холода Веселухин, когда украл для меня одну замечательную вещь и ждал, что я приду и ахну от удивления и счастья, увидев, что у меня теперь есть…

Сейчас в этом шалаше сейчас пряталась, завернувшись в мой свитер, надетый поверх куртки, Люба. Это моя личная вещь, мне ее подарил Виктор Сергеевич, а я подарила Любе, когда уезжала, но Люба росла медленно, и свитер ей был все так же велик на три размера.

Увидев меня, она даже вскрикнула от радости, неловко вскочила и кинулась ко мне:

– Руська!.. – Она прижалась ко мне.

Я обняла девочку. Люба начала плакать. Поэтому я слегка встряхнула ее. Люба ойкнула и стала тихо смеяться.

– Ты всегда так делаешь…

– Конечно! А что мне, с тобой сесть и плакать? Зачем ты убежала?

– К тебе. Я с тобой жить буду… – проговорила Люба, уткнувшись в меня лицом.

– Фу ты… – Я поцеловала ее в ледяную щеку. – Ты заболеть хочешь? Ты давно здесь сидишь?

– Н-не знаю…

Судя по фиолетовым губам, давно.

– Побежали! – безоговорочно сказала я. – Все вместе, за Пашей! Паша беги в детдом, а мы за тобой.

– Ага…

Растерянный от обилия непонятных ситуаций Паша подхватился и рванул так, причем вместе с розовым зайцем, что мы с Любой переглянулись и одновременно засмеялись.

– Нам его никогда не догнать, – сказала я. – Но мы попытаемся, да, Люба? А заяц – тебе, на память.

Девочка кивнула, а я увидела, как она неважно выглядит. Наверно, дело было в том, что она просидела час или два в этом шалаше, наверняка с мокрыми ногами… Я на самом деле с огромным удовольствием жила бы с ней, воспитывала ее, помогала бы во всем. Жаль, что так нельзя. Но я решила, что когда мне дадут свою квартиру, я постараюсь забрать Любу или хотя бы буду брать ее к себе на выходные, ведь ее не отвезут на Дальний Восток.

– Где новый детский дом? Куда вас распределили?

– В разные места… – стала опять плакать Люба.

Я решила больше на ходу ничего не спрашивать.

Скоро мы пришли, совершенно задохнувшиеся, но зато хотя бы согревшиеся от быстрой ходьбы, в наш детский дом.

Я не люблю детдом и никогда не вспоминала его с тоской за эти полтора года, хоть и провела там пять лет, но сейчас мне стало как-то не по себе. Я и забыла, какой он старый, как будто заброшенный. Наверно, решение было принято не вчера, и оба здания перестали подновлять. Мы ведь часто что-то делали – то под руководством дяди Гриши красили крыльцо, то прибивали отошедшие доски от обшивки дома, то просто стояли и смотрели, как дядя Гриша меняет разбитое стекло, Паша вечно лез помогать – что-то держал, ронял, руководил, если было кем руководить.

Сейчас во дворе никого не было, только тети-Танины собаки, прибившись друг к другу, лежали около своих будок. Наполеон, Семен Семеныч и Варька. У двоих были будки, а Наполеона тетя Таня пускала ночевать в столовую, она говорила, чтобы «коты не борзели», но я думаю, просто от хорошего чувства к Наполеону, потому что зловатая и крикливая тетя Таня очень любила собак, именно она собак одну за другой привела, именно она дала им такие имена. Тетя Таня опровергала мое мнение о том, что собаки любят только хороших людей. Собаки любят разных людей и разным людям верно служат, я это точно знаю. Или все-таки за ужасной оболочкой тети Тани, которая часто доводила кого-то из нас до икоты и тошноты своим криком и цепкими обиднейшими словами, скрывается добрая душа, и поэтому ее любят собаки и дядя Гриша?

Сейчас Варька подняла большую черную голову, посмотрела на нас и зарычала.

– Ты вообще, что ли? – спросила я. – Своих помнить надо.

Встал Семен Семеныч, подошел, виляя хвостом, обнюхал ботинки Веселухина, мою куртку, мне даже лизнул руку. Я погладила его по свалявшейся шерсти. Наполеон просто из вежливости постучал хвостом по земле.

– Руська, Руська… – зашептала Люба. – Давай не пойдем, пожалуйста… Я не хочу… Я никуда не поеду… Васю в другой детский дом определили… Меня там вообще будут бить…

– Ну с чего тебя будут бить? – спросила я. – Здесь же не били.

– Здесь ты была… И здесь все свои…