Танцующая на ветру

– Ну ты даешь… Кстати! – Я обернулась. – Паша! – позвала я Веселухина, который топтался неподалеку, мешая дяде Грише и громко руководя пацанами. – А где заяц?

Паша изо всех сил стукнул себя по лбу и куда-то побежал. Через минуту принесся с розовым зайцем, протянул его мне, а я Любе.

– Вот, будешь меня вспоминать.

– Я тебя никогда не забываю, – серьезно ответила мне Люба и прижала к себе зайца.

Любовь Игоревна, наблюдавшая всю эту сцену, подошла к нам.

– Нельзя. Ничего мягкого нельзя.

– Почему? – удивилась я.

– Пылевые клещи.

– Он новый, Веселухин только что его выиграл в автомате.

– Тем более! Еще и бактерии. Китайские! У нас своих бактерий хватает. Давай сюда! – Любовь Игоревна решительно взяла зайца и, открыв дверь кладовки, из которой на наших глазах девочки вытащили очередную коробку и стали набивать ее мылом и шампунями (кто-то привозил, видимо, недавно), бросила туда игрушку.

– Одно горе от тебя, Брусникина. Вот заставляешь меня ребенка обижать. – Она грубовато прижала к себе Любу. – Все будет хорошо, Любася, там такие же люди, привыкнешь.

Я решила поскорее уйти, потому что все происходившее было, с одной стороны, нормально, а другой – очень больно. Все понятно. Но все должно быть как-то по-другому. И у Любы, и у остальных этих детей.

– Я пойду. – Я обняла и расцеловала Любу. – Я положу тебе деньги на телефон. Будешь мне писать, как там в новой школе и вообще… Там наверняка будет Интернет, Вконтакте будем каждый день с тобой переписываться. Хорошо?

Люба молча кивнула, отошла и села у стены. Ну что мне было делать? Я еще раз поцеловала ее и ушла, махнув Веселухину. Тот сразу прискакал, и мы пошли обратно, к автобусу. А что тянуть? Только мучить себя. Никого из них я скорей всего никогда не увижу, да и особо мне это не нужно. Разве вот с дядей Гришей я бы с удовольствием иногда разговаривала. А к Любе надо будет найти самый легкий и дешевый способ добираться. И не забывать ей писать почаще.

Мы шли молча, Веселухин сопел, шумно вздыхал, но разговоры никакие не заводил и даже за руку меня не брал. Наверно, от меня шла такая отрицательная энергия, что она его отталкивала. А я шла и размышляла. Ведь я могла бы прекрасно растить и воспитывать Любу – но никто никогда мне этого не разрешит. Те деньги, которые государство выделяет на нее, я могла бы тратить так же, как будет тратить детский дом. Только она была бы со мной не одинока. И я была не настолько одинока. Раньше я это не определяла таким точным словом. А теперь определяю. Читаю русскую литературу, расставляю приоритеты, понимаю жизнь по-другому.

– Ты одинок? – спросила я Пашу.

– Чё? – повернул ко мне мой верный друг свое симпатичное и глупое лицо. Потом все-таки взял себя в руки, постарался собраться и сказал: – Ну это… В общем, да. С Дашкой – это не то.

– А зачем ты вообще тогда с ней встречаешься? Понимаешь, что это не очень хорошо, если ты ее не любишь?

Паша от прямоты моих слов растерялся, хохотнул, тут же замолк, насупился.

– Это… Ты мне это… Чё…

Больше он так ничего сказать и не смог. Был крайне недоволен собой, разумеется, тут же захотел курить, достал сигареты.

Несколько раз мне показалось, что сзади нас хрустнула ветка. Я оборачивалась, но ничего не видела. Было такое впечатление, что кто-то следил за нами или шел следом.

– Твоя Дашка не могла увязаться за нами никак? – спросила я Пашу. – Может, ей кто из наших позвонил, когда мы пришли в детский дом вместе? И она примчалась за тебя драться?

Он вытаращил глаза.

– Не… – Стал крутить головой, оборачиваться, несколько раз крикнул: – У! У! У! Даха!.. А ну!.. – Он успокоенно отмахнулся. – Да не… Это не она…

Странно, раньше мне Паша не казался таким недалеким, я ведь как-то с ним общалась, разговаривала. То ли он совсем деградировал, то ли я со слишком умными людьми регулярно разговариваю – с нашими великими писателями, и у меня в голове что-то перестроилось, так что я совсем перестала воспринимать Пашу как равного. Это плохо, это очень плохо. И я ничего не могу с этим поделать. Но он на самом деле сегодня ни слова толкового, связного хотя бы не сказал.

– Хочешь, я буду тебе книги давать? Ты мне потом будешь рассказывать, что прочитал. Краткий пересказ, подробный пересказ… Хочешь?

Паша хмыкнул.

– Хочу, но не того. Подробно… это… гы-гы-гы… – Паша стал гыкать, трястись от смеха и хватать меня за плечо и за ногу.

– Сейчас вот руки свои убери, хорошо? – негромко, но твердо сказала я.

Вот и весь сказ. Зачем мне воспитывать Пашу? Если я его все равно не люблю. Женщины воспитывают своих любимых мужчин – точнее, у некоторых это получается, а у некоторых так жизнь и проходит незаметно – в безуспешных попытках переделать того, кто им нужен, под себя. Но я ведь хочу Пашу не под себя переделать, я хочу, чтобы он перестал деградировать, начал бы думать о чем-то… А нужно ли человеку, который работает на стройке, думать о высоком? Может быть, ему еще тяжелее будет там работать?