Танцующая на ветру

Паша односложно ответил матом и изо всех сил стукнул ногой по стене дома, мимо которого мы шли, так, что отвалился кусок старой розоватой штукатурки и, главное, треснул Пашин ботинок, надорвалась подошва. Люба испуганно прижалась ко мне. Паша, когда в ярости, вызывает противоречивые чувства. Он и смешон, и страшен. Когда был помладше, напоминал большого сбесившегося щенка, годовалого, когда все выросло, кроме мозга. И страха еще совсем нет. А сейчас он напоминает драного, сильного, пуганого, но идущего напролом, если нужно, уличного пса, молодого, крепкого и совершенно безмозглого.

Мы дошли до церкви, у меня опять совсем замерзли ноги, и я подумала, что больше всего сейчас хотела бы выпить горячего чаю и залезть под одеяло. Я очень редко болею, почти не болею, но сейчас у меня было как-то подозрительно горячо в голове и неприятно саднило горло. Но я не могу болеть. У меня проблема – что делать с Любой. Мысль, что проще всего взять и отвезти ее обратно в детский дом, где ее ищут, мне активно не нравилась.

– Ну что? – Я оглядела нашу компанию. – Пошли к отцу Андрею разговаривать.

– Я… это… в церковь не пойду… – сказал вдруг Веселухин.

– Почему? – удивилась я.

– Не хочу.

– Но почему?

– На фиг, – сказал Паша.

– Не ответ.

Веселухин нахмурился и посмотрел на меня.

– Не ответ, – четко повторила я. – Объясни.

– Это… Не верю, – неохотно ответил Веселухин и сплюнул.

– Ты же с крестом ходил, – удивилась я.

– Да!.. – Паша махнул рукой. – Крест это… вот…есть… Не хочу.

– А что случилось-то?

Я видела, что Люба с огромным интересом слушает Пашу.

– Это… Даха там… ходила… и ничего… это… и ей… это…

Паша стал буреть и раздуваться. Я видела, что ему и хочется что-то рассказать, и он боится. Поэтому он просто несколько раз ругнулся, отвернувшись, правда, от церкви, и перебежал на другую сторону дороги.

– Я здесь! – крикнул он оттуда.

И я была уверена, что Паша будет там стоять и ждать меня, сколько бы мы в церкви ни пробыли.

Я видела, что в церкви включен свет, время было ни туда ни сюда, отца Андрея точно в самой церкви быть не могло. Уже стало темнеть. Это то время года, когда световой день прибавляется, но ты этого пока не чувствуешь. День за днем ночь отодвигается и отодвигается, по минуте, по полторы… И все равно – не успеешь отучиться, и уже вечер. Темно на улице, темно в комнате, наши тусклые лампы – верхняя и настольная совсем не дают света. А потом, когда настанет апрель, вдруг резко удлинится день. Но когда это будет!..

Я часто думаю – а как же коротали длинные зимы в избах крестьяне – веками? С лучиной, со свечами, у кого они были. Поэтому и жгли чучело зимы, так она надоедала за полгода. Поэтому столько песен о весне. Виктор Сергеевич как-то ставил танец «Приход весны». Мы все бегали туда-сюда, прыгали – из позиции полулежа, это очень сложно было сделать. Но Виктор Сергеевич был недоволен и говорил, что у нас нет главного – счастья. Я еще тогда подумала: как это странно – танцевать счастье. Это же такая эфемерная субстанция. Если спросить меня, когда я была счастлива в последний раз… Наверное, когда увидела свою фамилию в списке поступивших в училище. Но это не такая степень счастья, чтобы лежать-лежать на полу, а потом как прыгнуть высоко над землей!..

Я в нерешительности стояла около лестницы, ведущей к отцу Андрею в дом. Номера телефона у меня его не было. Ведь к нему всегда можно прийти просто так, без звонка, он никогда не отказывается уделить время, поговорить…

– Как ты думаешь, нас Бог сейчас видит? – прошептала Люба.

– Не знаю… У него так много дел, что мы ему? Вообще, наверное, он видит всех…

– У нас девочки говорят, что можно убежать в монастырь, там пожить, а потом убежать оттуда. Что там лучше, чем в детдоме… Там кормят вкусно, хлеб пекут…

– Интересные у вас девочки… – покачала я головой. – Это кто такие? Я их знаю? Хотя теперь все равно уже…

Люба опять обняла меня и крепко прижалась. Какая же сумятица и белиберда сейчас в ее голове. И про Бога, и про жизнь, и про то, как в этой жизни надо скрестись… Чему только не учили ее «девочки», Любовь Игоревна и необходимость уживаться со всеми и выживать в детдоме. Как и меня, собственно.

Я увидела, что далеко по двору, из какого-то флигеля быстрым шагом вышел отец Андрей и направился в сторону своей машины, стоявшей у запертых сейчас ворот.

– Пошли! – потянула я Любу. – Здравствуйте, отец Андрей!

– А-а, Руся… – Священник улыбнулся.

Но я видела, что он спешит.

– Здравствуй. Тебе что-то срочно?

– Я хотела спросить… – Я решила не мямлить и с ходу спросить то, зачем мы сюда пришли. – Мне разрешат воспитывать Любу? Ее переводят в другой детский дом, наш закрывают. Есть такой закон? Не знаете? Как исключение?

– Я могу у вас в церкви жить. Пол мыть. И в школу ходить буду, – так же энергично, как я, вдруг вступила Люба.

Отец Андрей выразительно поднял брови и покачал головой.

– Так-так-так… – Он цепким взглядом оглядел нас. Любина сумка была у Паши, поэтому священник, скорей всего, не понял, что Люба убежала. – Я узнаю. Но в церкви жить нельзя. У нас же приюта нет, это не монастырь.