Танцующая на ветру

– Мы тебя хотели спросить – что с Горячевой? Ты обалдела? Вечно от тебя проблемы! Надо было еще тогда с тобой разобраться! Куда ты ее дела? Где ребенок? Розыск по всему городу!.. Мне нужны эти неприятности?.. На меня всё повесили! Всех развезли уже! Осталась Горячева, а теперь что делать? Где она? Ты… – Дальше Любовь Игоревна стала ругаться, а я нажала отбой, потому что я услышала то, что хотела.

Люба пропала. Телефон ее выключен, он мог сесть. Но она мне ни разу не позвонила, пока он был еще заряжен. Значит, что? Значит, непонятно что. Я должна как можно быстрее отсюда выйти. Объявлен розыск… Господи, что же могло с ней произойти? Она, конечно, не такая беспомощная и совсем не глупенькая… Вот она – бежала за нами, пряталась, вещи какие-то собрала свои…

Но где она спит, что она ест? Денег у нее точно нет. Ужас какой, ужас… И все это, получается, из-за меня, из-за того, что я не взяла ее за руку и не отвела обратно в детский дом… Решила поиграть в благородную спасительницу… Нет, конечно, я ни во что не играла, мне просто было ее жалко, но вот к чему моя жалость привела. Благими намерениями вымощены дороги в ад… Такое странное выражение, я всегда думаю о его смысле. Почему так? Ведь я ничего плохого не хотела. Я просто думала, может, ей разрешат со мной жить…

Размышления мои прервала тетя Диляра, которая принесла мне полный мешок мандаринов. Там еще был яблочный сок и зубная щетка с пастой.

– Кто это принес? – удивилась я.

Тетя Диляра пожала плечами.

– Меня ж не было. Сказали – твое, почти сразу привезли.

Кроме Виктора Сергеевича, наверное, никто этого сделать не мог. Но как он узнал? Я полистала телефон. Просто домашний шпион. Даже если у тебя нет своего дома. А шпион есть. Вот, разговор с Виктором Сергеевичем, вчера, две минуты шесть секунд. А я в это время была в горячке и разговаривать с ним не могла. Он звонил, кто-то с ним поговорил, врач или медсестра, он приехал. Наверно, мне должно быть приятно. Что есть верный человек, который не бросит в трудную минуту… Привезет мандарины… Но почему-то мне стало грустно и обидно. Почему? Потому что Виктор Сергеевич недавно меня обнимал и говорил всякие глупости? Говорил и делал? И я была уверена, что он… С чего я была в этом уверена? Он тут же привел к себе другую… Нет ничего надежного в этом мире…

Слезы были близко, от слабости. Никогда у меня нет близко слез. А тут я стала плакать, жалеть себя за все – за одиночество, за полную нищету, беспросветную, из которой непонятно как вылезать, за то, что у меня нет мамы, за то, что мой отец такой жалкий, такой ничтожный и так меня предает… Даже если я ему никто, во мне же течет его кровь, но ему совершенно все равно…

В палату заглянула тетя Диляра, увидела меня, всплеснула руками:

– Это что еще такое!.. А ну-ка… – Она подошла ко мне, обняла, стала вытирать слезы. – Кто мою девочку обидел? Что такое? Что? – Она заглянула в пакет. – Записка какая была там? Что?

Я помотала головой.

– А тогда что? Просто плохо? Понимаю… – Она не отпускала меня, гладила по спине, по плечам, заправляла волосы за уши.

Непривычное ощущение. Я чуть отодвинулась от нее.

– Ну что ты, как дикий зверек? Так ты замкнулась за это время, что я тебя не видела… Жизнь такая, да, девочка моя? Все, сейчас тетя Диляра принесет тебе курицу.

– Я не хочу.

– А мы через «не хочу» поедим с тобой… Ты же выйти побыстрее отсюда хочешь? Тебе силы нужны, а там, на улице, тебе курицы никто не даст. Все, жди меня.

Я встала умыться, посмотрела на себя в маленькое зеркальце над раковиной в углу палаты. Да… Надо, наверно, на самом деле любить меня, по-настоящему, чтобы любоваться мной, как сейчас на полу сидел и млел Паша. Только любовь мне эта совсем не нужна. Нет, неправда. Меня устраивает Паша как друг. А он ищет любви. И ничего с этим не поделаешь. Пашу я любить не могу.

Лицо бледное, худое, одновременно подпухшее, под глазами фиолетовые круги, губы сухие, волосы растрепанные, тусклые… Когда снимают фильмы и героиня попадает в больницу, ее так умело красят, а на самом деле болезнь меняет человека до неузнаваемости иногда. Вроде я, а вроде просто кто-то на меня похожий подошел к зеркалу. «Девушка, отойдите от зеркала!» – тихо проговорила я, глядя на бледное измученное отражение. Потом с силой потерла лицо, умылась еще и еще холодной водой. Горячей в палате не было.

Плакать бесполезно. Ничего не изменится. Зачем-то нам дан этот удивительный механизм – горючие слезы, те слезы, которые льются, когда горюешь. Говорят – поплачь, станет легче. Мне только тяжелее от слез. Я чувствую себя совсем беспомощной, потерянной.

Наверное, когда-то все изменится. Когда-то у меня будет семья, свой дом, квартира… дети, собака и самый лучший, самый любящий муж… Какой он будет? Не знаю. Похож на Андрея, сына Анны Михайловны, наверное. Или на актера, который мне нравится, только вполовину моложе…

Я закрыла глаза и ненадолго уснула, потому что не заметила, как пришла тетя Диляра, принесла мне тарелку супа, накрытую другой тарелкой, два кусочка хлеба и отдельно – вареную курицу, разбудила меня и заставила поесть.