Танцующий ястреб

Ты взял себе в жены Марию, урожденную Балай, вернее, тебя толкнуло к этой женщине все твое окружение, и теперь у вас с ней ребенок, и этот ребенок растет, стало быть, многого ты не завоюешь. Что ты можешь завоевать, если земля намертво запеклась у тебя под ногтями? Так сиди же на колоде, на которой колют дрова, у двери дровяного сарая, сиди под этим длинным приземистым навесом и не мудрствуй, да не познаешь страха; ибо ты будешь бояться, уже знаешь и предчувствуешь, что испугаешься даже тогда, а может, сильнее всего как раз тогда, когда свершится предсказанное учителем, недаром какой-то голос нашептывает тебе, что ты не можешь уйти отсюда безнаказанно, что ты испытываешь страх.

Сиди же под этим навесом и дыши спокойно, ибо все тут как было, все здесь знакомо, а это придает смелости; ты знаешь даже, что та лоснящаяся бурая выпуклость на навозной жиже вовсе не пузырь или резиновый мячик, а труп поросенка, задавленного собственной матерью, потому что он визжал, а она встревоженно доискивалась причины его визга; ты бросил этого задавленного поросенка в навозную жижу, чтобы труп не пропал даром, а превратился в полезный перегной.

Только этого поросенка задавила свинья, оттого что он один так визжал, а другие визжали обычно, похрюкивая, лаская материнское ухо. Ты присутствовал при рождении поросят, и все обошлось благополучно, ты ведь знаток по этой части. На что же ты замахиваешься, мужик-свинопас, и к чему готовит тебя твой учитель, который еще ничего не сделал, а только все говорит да говорит. Он вскидывает свою рыжую голову и рассказывает, а подтверждений нет как нет. Идут, мол, приближаются, а все еще далеко: учитель без устали нашептывает тебе, что настанет твое время и ты должен быть к этому готов, должен — как он это иногда определяет — наверстать свое время. Что значит: мое время? Что значит: наверстать время? И как это сделать? Зачем он велит мне понять это и к чему приведет такая погоня за временем?

А потом появилась надежда и жажда неведомого, которое существовало пока только на словах и в воображении; эту надежду и эту жажду порождали заверения учителя, а также равнодушие и тирания поработивших тебя мелочей или такие напасти, как падеж скота, который грозил хозяйству разорением и делал тебя беспомощным перед лицом неведомой силы, убивавшей свиней и коров.

Когда ты выволакивал из хлева и закапывал падаль, приходила надежда, ибо тогда она была очень нужна, и приходила жажда иной жизни. Этот внезапный падеж скота научил тебя многому, помог лучше узнать и понять свою жизнь.

Когда ты копал глубокие ямы для павшей скотины на небольшом, обнесенном плетнем участке, который служил кладбищем для коров, лошадей и свиней, подохших от какой-нибудь заразы, тебе очень хотелось верить в то, о чем говорил учитель, и тем легче было принять его предсказания.

Тогда, на этом коровьем кладбище, ты возжаждал, чтобы слова учителя исполнились, и надеялся, и инстинктивно почувствовал облегчение. Быть может, на этом коровьем кладбище, которое люди с отвращением обходили стороной, отчаяние притуплялось, потому что ты возвращался домой более спокойный, непринужденно помахивая лопатой, которой копал могилы для скотины, — так, словно ничего особенного не стряслось и эта скотина продолжала жить.

Но где-то там, в опустевшем стойле или в хлеву, тебя поджидало сомнение, ибо по-прежнему не было доказательства, а одни только слова.

А потом тебя охватывало нетерпение — поскорее бы задрожала земля на выгоне, ведь ничего нет хуже ожидания; поскорей бы пришло то, чего он ждет, тогда события подхватят человека и повлекут его за собой. Но земля безмолвствует, не слыхать ни единого звука, хоть изо всей силы прижимайся ухом к земле; фронт еще далеко, раз не дрожит земля.

А потом совсем другое приходило в голову, и это также нужно описать, дабы продвинуться вперед в познании этой головы и этого сердца, которое, быть может, позднее, спустя восемнадцать лет, разорвалось от избытка боли и тревог и от чрезмерной злобы — непонятой, необъяснимой, а может, и непрощенной.

Эта невысокая, усталая женщина, которая торопливо прошла мимо приземистого навеса, где ты сидел на колоде, прошла, не заметив тебя, это твоя женщина, Мария. Когда ты взял ее в жены, у нее были белые гладкие плечи, на которых уже проступали голубоватые прожилки, сделавшиеся сейчас более отчетливыми, потому что они вздулись под кожей и слегка приподняли ее. Ты должен обо всем подумать — и об этой работящей женщине, раз получилось так, что взял ее в жены.

А этот вечно чумазый мальчонка, который шастает где-то у забора, твой сын Сташек. Ты должен и о нем думать, когда размышляешь над тем, что было и что будет, ведь это твой сын.

V