Танцующий на воде

Ибо я обнаружил ракушечные бусы и вмиг понял – это те самые, что были на плясавшей джубу в день, когда погиб мой брат; это они позвякивали на шее моей призрачной матери. Смычка петельки с крючочком была равнозначна щелчку, который издает, становясь на место, последняя деталь пазла. По пальцам, кисти, предплечью волной прошла дрожь, отозвавшись в крестце, и я отшатнулся от секретера; когда же пришел в себя, все понял. Волна, еще только-только отступавшая, была не чем иным, как возвращением памяти о маме. Слова, что я слышал от других, трансформировались в визуальные образы, в целые сцены. Дым и туман, годами застившие мне глаза, растаяли, и мама встала предо мною в полный рост, почти живая, и, словно в ладонях, преподнесла мне те недолгие несколько лет, что мы провели вместе. А еще я увидел, как именно все для нас кончилось и кто повинен в таком конце.

Поистине, понадобились вся выдержка, весь здравый смысл, чтобы не ринуться вниз по лестнице в сад, не схватить лопату и вилы, оставшиеся торчать в мерзлой земле, и посредством этих орудий не выпустить последнюю искру жизни из вялого сосуда, которым давно уже был мой отец. Тот факт, что я этого не сделал, говорит о важности поставленного на кон, о моей любви к тем, чья свобода зависела от меня, кому я требовался вооруженный памятью, то есть живой и вне подозрений.

И я задвинул ящик со шкатулкой, и спрятал бусы под рубашку, и спустился в гостиную, где отец успел проснуться. Темнота за окнами свидетельствовала о приближении ужина; вероятно, я провел в кабинете куда больше времени, чем мне казалось, – вовсе не считаные секунды! В кухне кипела работа, причем готовили на двоих. Подхватив первую перемену – черепаший суп, я поспешил в столовую, где с отцом сидела Коррина Куинн. Ни жестом, ни взглядом она не выдала наличия у нас общих дел, но, удаляясь в малую гостиную для чая, шепнула, что со мной желает поговорить Хокинс.

Я направился к конюшне, заранее зная, что Хокинс имеет сообщить. Догадаться было нетрудно. Хокинс, член виргинской ячейки, питал личную преданность к Коррине Куинн. Она же прикинула: если ей, белой, не хватает аргументов, чтобы отговорить меня от моей затеи, возможно, я послушаюсь человека, подобно мне спасшегося из неволи. Уже стемнело. Морозный воздух склеивал ноздри. Луна сияла с высоты – маленькая, яркая. Хокинс обнаружился в фаэтоне, с сигарой в зубах. Увидав меня, он протянул с козел руку – дескать, хватайся, залезай.

Я не стал ходить вокруг да около.

– Не трудись, Хокинс. Что бы ты сейчас ни сказал, я своего решения не изменю.

Он смущенно хмыкнул:

– Да я просто покурить хотел в славной компании.

– Ну да, как же.

– Ушлый ты, Хайрам. На-ка, держи. – С этими словами Хокинс протянул мне сигару. – Я с тобой резким бывал, Хайрам, уж не серчай. Это все от положенья моего – зарываюсь порой, есть такое. Да ведь и навидался я всякого, вот и кажется, будто право имею. Ты ж знаешь, что мы с Эми, с сестрой моей, невольниками были, а вытащила нас Коррина?

– Знаю.

– И что в Брайстоне жили, пока она там управлять не начала?

Я кивнул.

– Ну тогда расскажу тебе, что за адское это было место – Брайстон. Когда по всей Виргинии дела у белых пошатнулись, они – сам знаешь – начали наших распродавать. В других поместьях это постепенно делалось, а в Брайстоне… Будто ураган прошелся по тем местам, будто смерч. А хозяин, Эдмунд Куинн! Хуже нет и не было рабовладельца, уж мне-то поверь. Зато сейчас каков наш Брайстон! Для белых картину гоним – умиляем их прежним укладом виргинским, но, едва гости за порог, у нас опять работа кипит, опять для Тайной дороги стараемся.

Брайстон – он всегда, сколько помню, две маски имел. Эдмунд Куинн – вот уж кто лицемер из лицемеров, я-то насмотрелся на него. При гостях – сама набожность и честь. Помню, на богадельни жертвовал не помалу; а денежки откуда? Невольничьим горбом заработаны, с невольничьей спины содраны. Подробней хочешь? Нет, Хайрам, подробней не стану рассказывать. Не могу. Одно уразумей: я бы тогда что угодно сделал, лишь бы вырваться да своих вытащить из-под ярма, от хозяйского ража да похоти избавить. Да только не вышло бы у меня ничего, если б не Коррина Куинн.

И я ей благодарный, такой благодарный, что словами и не скажешь. За себя, за сестру, за всех, кто по Тайной дороге к свободе прошел. Даже и не знаю, есть такое дело, которое я б ради Коррины не сделал. Она ж нас от демона этого спасла, от отца своего родного, и мало того – мы через нее, через Коррину, в виргинской ячейке состоим – стало быть, Виргинию от другого демона избавляем, которому Эдмунд Куинн служил.

Хокинс наклонился вперед, пыхнул сигарой. Оранжевый светляк на кончике сигары стал раздуваться, дымные завитки, едва образовавшись, истаяли, на мгновение разбавив темноту душистой своей белесостью.