Танцующий на воде

Что я Кессии скажу? Какая пред нею явлюсь? Что станется со мною, когда я в лицо ей гляну, а увижу остальных четверых, которые не вернутся?

Фина снова стала плакать, закрывшись руками. Я обнял ее, устроил ее лицо у себя на груди. Мы стояли, сознавая: он уже начался, обратный отсчет наших общих часов.

* * *

Судьба нас все равно бы развела, причем скоро. Тогдашний Локлесс, равно как и Локлесс недалекого будущего, каким мы его представляли, был не про нас. Другое дело – София, ей обещала безопасность сама Коррина Куинн – женщина жесткая, властная, зато верная своему слову. Против Фины играли преклонный возраст и недавняя травма, поэтому промедление с Переправой я считал фатальным. Отец вел активную переписку с вероятными покупателями рабов. Дела поглотили его, вечная мысль о том, как бы извернуться, выручить денег на латание очередной дыры занимала все его время, а кредиторы в Локлессе буквально роились. Продолжаться это не могло, да и не продолжилось, как показали дальнейшие события, которых я, разумеется, не предвидел. Но даже если бы и дан мне был дар предвидения, никуда не делось мое обещание Кессии, и я намеревался исполнить его.

Две недели я ждал ответа Гарриет. Не получив ни строчки, сделал вывод: помощь не придет. Мне удалось не разозлиться и даже не обидеться. За какой-то год я понял, что наша организация работает в интенсивном режиме, следовательно агенты ее не имеют права бросать текущее дело ради личных симпатий. Выходило, что теперь я сам себе Тайная дорога. По сути, так оно и было; я уже совершил мини-Переправу на Гус-реке. Но переправлять, как африканский вождь, Санти Бесс и Мозес? Это мне казалось фантастикой. Впрочем, при мне были мои воспоминания – все до единого. При мне были ракушечные бусы – вещь для аккумулирования энергии потерянных и вновь обретенных лет.

Прощальная наша ночь, с субботы на воскресенье, выдалась самой морозной из пережитых той зимой. Выбрана она была не случайно. Я надеялся весь воскресный день отлеживаться после Переправы. В выходной меня бы не хватились в господском доме. В хижине (Фина снова перебралась к нам с Софией) мы устроили целое пиршество – ели рыбу, лепешки, испеченные в золе, солонину и капусту браунколь. После молчаливой трапезы Фина стала рассказывать о своем детстве и юности, смешить Софию. А потом пробил час. Прощание вышло торопливым, даже скомканным. Я сказал Софии: жди, если до рассвета не вернусь – ищи меня возле Гус-реки.

Ночь была ясная, небо без краев. Луна сияла дивным женским божеством, звезды – ее бесчисленные отпрыски, рассыпанные по Вселенной, – представились мне дриадами и нимфами, каждой из которых по праву происхождения тоже дано светить, сверкать, восхищать. Я нашарил Финину руку, я повел Фину лесными тропами. Иней хрустел при каждом шаге, крошилась палая листва, когда мы приближались к Гус-реке. Чего ожидать, я Фине не сказал – да и мог ли сказать, сам отнюдь не уверенный? Фина знала только, что я раскрыл тайный путь Санти Бесс и что его уже опробовала София. Вот почему я не удивился, когда на берегу Фина вдруг застыла как вкопанная и крепче сжала мою ладонь. Я оглянулся на нее, я проследил ее взгляд. Финины глаза были устремлены в небо, но недавней морозной черноты, пронзенной гвоздиками звезд, не осталось и в помине. Все заволокли тучи, река дышала белым туманом, и наличие ее выдавал только слабый плеск. Ракушечные бусы на моей шее стали горячими.

Мы двинулись по-над рекой к югу; мы шли, пока в завитках тумана (а они все сильнее, все круче кудрявились) не замаячил, не замерцал – белый среди белого – роковой мост. Тот самый мост, по которому было угнано столько наших. Тогда мы свернули к лесу, ибо Райланд продолжал выставлять патрули, даром что в целом ряды его ищеек сильно поредели. Кружным путем приблизились мы к мосту. Я поднял взгляд и увидел, что туман своей плотностью теперь соперничает с тучами, что ни земли, ни воды уже не различить. Все было укутано, наглухо завернуто в пышную, влажную перину. Впрочем, нет, не все. Там, где должна была быть вода или где она еще недавно была, светились синим бесчисленные силуэты. В ушах зазвенело. Казалось, это звенит сам воздух – столько энергии они излучали, эти фантомы. Ракушечные бусы жгли мне шею и грудь. Я выпростал их из-под рубахи – сверкающие неистово, требовательно, как сама Полярная звезда.

Стало ясно: пора.

– За мою мать, – провозгласил я. – За всех матерей, угнанных по этому мосту в край, откуда нет возврата.

Я покосился на Фину. И она тоже светилась, будто излучение ракушечных бус отражалось от нее – даром что человеческая плоть отражать лучи не может.

– За всех матерей, которые избегли Юга, но лишились детей, – продолжал я, крепче стиснув Финину ладонь, свободной рукой гладя Фину по щеке. – За матерей, что заботились о сиротах, оставшихся после тех, кому не суждено вернуться. – С этими словами я отвел глаза от Фины.