Танцы со смертью. Жить и умирать в доме милосердия

Он как будто не возражал, но не прошло и часа, как он мне перезвонил. Пусть с опозданием, жребий брошен: «Лучше не приходите, я никоим образом не хочу в этом участвовать. Я бы не хотел также, чтобы в документах был упомянут сам факт нашего разговора. Для меня это в высшей степени странное предложение. У меня нет никаких дел с этим человеком, я его не видел уже несколько месяцев. Я считаю всё это неестественным: сначала вернуться в свою квартиру, чтобы затем там умереть. Нет, я не хочу в этом участвовать».

От самого кандидата я тоже не ожидаю никакой помощи. Свои последние часы он представляет себе следующим образом: мы заранее договариваемся, и вечером я тайком приношу ему бутылочку с убийственным содержимым. Он проводит этот вечер, как и все прочие вечера: бесконечное число малодушно выкуренных сигарет, немного телевидения и в заключение пиво. Потом он просто ложится в постель и залпом выпивает означенную бутылочку. Я обращаю его внимание на то, что всё это он делает один, и спрашиваю, не хочет ли он с кем-нибудь попрощаться или чтобы при этом кто-то присутствовал.

– Нет, – говорит он, – патронажную сестру вы не хотели, потому что я едва ее знаю. Да и потом, эта бутылочка… Где мы ее оставим?

– Тейс, не валяй дурака. Дело не в том, что я думаю о патронажной сестре или что мы будем делать с этой треклятой бутылочкой… а, ладно.

Вскоре мне предстоит встреча с его родителями.

В коридоре меня останавливает менеер Маленстейн. У его жены опухоль мозга, и сегодня днем он был с ней в поликлинике, где ей делали ультразвуковое исследование печени. Врач обсудил результаты с коллегами, и, как сообщает Маленстейн, теперь они уже втроем рассматривали, «буквально пуская слюни, замечательные внутренние органы моей жены. Разумеется, с мыслями о возможности использовать их для пересадки. В конце концов, ведь у нее опухоль мозга. Да, сказали врачи, внутри у нее всё, как у молодой девушки».

Высказываниям, которые люди приписывают врачам, подчас просто невозможно поверить. С гордостью показывает он мне ее карту донора органов, и свою тоже. Он работает в области электроники и кое-что понимает в устройстве человеческого тела, по крайней мере, относительно того, что поврежденная электропроводка в голове его жены не затронула рабочие узлы в других местах организма. Разумеется, никто не пускал слюни, больше того: если бы такое действительно кому-либо пришло в голову, менеер Маленстейн был бы взбешен подобным бесстыдством.

Встречаюсь с родителями Тейса. Милые, несколько флегматичные люди. Он в громадных роговых очках, говорит об эвтаназии[50], словно рифмуя ее с оказией. Она полагает: «Вы же не позволите убить его, как собаку?» – еще один вариант больного домашнего животного. Им было бы легче, если бы можно было просто положиться на естественный ход вещей.

Люди увлекаются словом естественный, в нем слышится что-то домашнее и уютное, но что они при этом действительно имеют в виду, постичь вовсе не просто.

У Яаарсмы есть план, как провести эвтаназию совершенно открыто. После свершившегося просто-напросто позвонить в органы правосудия.

– И если я наступлю на мину, ты, по крайней мере, будешь знать, что тебе лучше не ходить в эту сторону, – отзываюсь я не без злости.

Тейс всё же где-то отыскал character witness[51]: мефроу Улмстейн, социального работника. Она уже некоторое время на пенсии, но по просьбе Тейса и моей охотно совершает путешествие в Де Лифдеберг. Она знает Тейса уже пятнадцать лет и разговаривает со мной в его присутствии.

Она рассказывает, что ее всегда возмущало, если кто-либо с талантом и характером Тейса не достигал или не хотел достигнуть чего-нибудь в своей жизни. И оборачиваясь к Тейсу:

– Твоя жизнь – едва ли не худшее из всего, что я знаю. Думаю, тебе самому было бы легче, если бы она кончилась. Но я не верю, что ты был бы в состоянии принять ту дозу, которую тебе приготовит доктор.

И материнским тоном добавляет:

– Дорогой Тейс, который год где-то лежит приготовленная для тебя жизнь. И только ты знаешь, почему не приходишь ее забрать.

Она полагает, что то же самое будет и с его смертью. Что он так же мало осмелится принять в ней участие. Что хотя он и получит из моих рук приготовленную для него смерть, он, вероятно, так ничего и не сделает.

– Ибо то, что ты вполне всерьез предлагаешь – вечером в общей палате принять тайком смертельную дозу, – настолько ужасно наивно и звучит настолько по-детски перед лицом такой реальной и серьезной вещи, как смерть, что я думаю: он этого не понимает, он не имеет ни малейшего представления о вещах, о которых говорит.

Мне нечего к этому добавить. Тейсу я говорю, что позже снова к нему загляну, и с удовольствием выхожу проводить мефроу Улмстейн к автобусу.

– Я совсем не помогла ему, как вы думаете?

Отвечаю, что мне она, во всяком случае, помогла.

– Вы ведь не сделаете этого, правда? – спрашивает она, поворачиваясь ко мне.

– Нет, конечно, не сделаю.

Когда я вернулся в палату к Тейсу, он сразу же спрашивает: