Танжер

И я заржал во все горло, таким глупым показалось все это: и серьезность Маруси, и наша общая нерешительность в начале, мои мысли, и то, что Глаша внизу как бы ждет своей очереди. Ее лицо исказилось.

– О-о, о-о-ох, это твой Кен, он меня щекочет! – всхлипывал я.

– А ну-ка, Кен, я кому сказала! – засмеялась она.

– Странно, Марусь, но он ведь понимает, чем мы занимаемся, раз делает со мной такое.

Я тихо отстранился, медленно и все еще твердо и как-то необычно крупно вытянулся из нее. На ее теле мои особенно черные волосы, красные пятна и будто бы какие-то вмятины. Спокойными жидкими кругами подрагивали груди.

– На, вытрись, Анвар, – она протянула мне свои трусики.

Потом я спустился вниз, радуясь, что могу не оставаться с ней наедине.

– Он ушел и не пришел, он обещал придти! – со слезами кричала Глаша.

– Кто?

– Во-ва!.. Я одна, пришла, а вы там трахаетесь…

– Ну ладно, ладно, Глаш, успокойся.

Я успокаивал ее, обиженная, она долго не чувствовала, что я ласкаю ее грудь, а потом оттолкнула руку. Потом спустилась Маруся. Она успокаивала ее обстоятельно, мягко и нежно, уже с осознанием того, что произошло между нами. Казалось, она вся размякла, отсырела. Я пошел в туалет, посмотрел в зеркало и увидел у себя на голове кок – смешно торчат волосы над лбом, как часто после этого.

– Ей сорок лет было, и она уже не верила в любовь, – говорила Маруся. – Но появился мужчина. И она даже забеременела, скрывала какое-то время, ее отговаривали, но она родила здорового мальчика. Живут счастливо.

Маруся посмотрела на меня мягко и застенчиво. Я прижал ее к себе и сразу почувствовал его тяжесть.

Мы выпили тонкую бутылку «Хванчкары». Потом они меня брили.

Вначале Маруся, сидя у меня на коленях. Потом Глаша. Когда Маруся была в туалете, я щупал под майкой груди отрешенной и ленивой Глаши. Потом она ушла искать Вову. Я целовал Марусю, а она смеялась.

– У тебя одна половина лица выбрита, а другая нет.

– Давай, добрей меня!

Мы разделись догола. Она замазала мне все лицо пеной.

– Ты что, и брови хочешь сбрить?

– Ты что, нет, конечно, так получилось.

Я измазал пеной ее груди, и они приятно выскальзывали из рук. Я поднял ее на свои колени. Она смотрела на меня, и странно было видеть ее отсутствующие, обращающиеся внутрь себя глаза. Я двигал ее на себе, она замирала, и забывала брить меня. Казалось, что я вижу, как он изнутри шевелит стенки ее живота.

Сжимал ее подсохшие липкие груди и думал о том, что будет, если сейчас войдет Сыч, думал о Суходолове, о Ялте.

– Яй-а… похудела, и… они… тоже уменьшились.

– Кто? Груди?

– Да… они, оказывается… тоже худеют.

– А-а…

Потом она приоткрыла рот, скосила глаза на мое ухо и часто задышала.

Она не могла видеть, как Кен, высунув язык, усиленно работает над моей ногой.

Почему именно меня, а не ее. Может потому, что она хозяйка, вожак?

Сдерживал смех из последних сил, отворачивался. Вдруг посмотрела так, будто впервые увидела, склонилась и скрипнула зубами над моим ухом.

– Дом помоги мне, помоги, отведи в сторону Сыча, отведи его…

– Иди, посмотри на свое лицо, – сказала она.

Я пошел в ванную. Все лицо было в крови и даже ухо.

Меня радовала и волновала ее ненасытность, казалась игрой, показной сексуальностью, как это всегда бывает в начале. Я опасался той агрессивной силы и неутомимости, которую она умела вызывать во мне, и я утомил, измочалил, безжалостно использовал ее. Удовлетворенный, я с насмешливой и высокомерной благодарностью оставил ее в покое, и тем более поразился, когда понял, что она просто ждала меня, это она дала мне время отдохнуть, чтобы начать все снова.

– О, Маруся! – вздыхал и смеялся я, скрывая свой испуг. И что-то эротически-блядское было в самом звучании этого имени.

Казалось невероятным, что женщина может выделывать такое. Это был танец пизды. Она танцевала с ним брейк-данс в тесных эластичных коридорах. Она почти растворяла его в себе, и своими твердыми крупицами я чувствовал дрожание кончиков ее грудей, движение трубок в ее горле, жар ее глазных яблок, чувствовал все вены ее горящей кровеносной системы. Мне хотелось разорвать ей рот.

Видя это бешенство и безумие, смешно было вспоминать, как я не мог поцеловать ее на чердаке, как она отстраняла-приближала.

Она снова взобралась на меня, когда мы проснулись среди ночи. Я не поверил и даже испугался тому, что он всегда подчиняется ей, будто у нее есть кнопка дистанционного управления для него. Я чувствовал только болезненную твердость его оболочки, внутри же он был вялый, как сырая вата, как кишка. Я вдруг резко проснулся под ней, проснулся от ее рук, стиснувших шею, как спортивный снаряд, от ее острых локотков на моей груди, и возненавидел ее, захотелось ее задушить, стукнуть головой об стену, но он послушно и невыносимо разбухал в ней. И когда это снова подобралось, подступило и произошло, мне показалось, что сперма красная, что я кончил в нее кровью.