Тарабас. Гость на этой земле

И большинство богомольцев покинули место чуда. Солдаты и крестьяне, с кнутами, палками и серпами в руках, погнали темную толпу евреев по тускло освещенной ночной улице. Они вламывались в каждый домишко, гасили свечи и лампы, приказывали евреям снова их зажечь, знали ведь, что Закон запрещает им зажигать в шабат огонь. Иные крестьяне вытаскивали из подсвечников горящие свечи, прятали подсвечники под одеждой и развлекались, поднося свечи ко всем случившимся рядом тканям и поджигая их. Вскоре горели скатерти, занавески, простыни. Еврейские ребятишки жалобно плакали, еврейские женщины рвали на себе волосы, звали мужей по именам, которые мучителям казались смешными и негодящими и несказанно их потешали. Многие передразнивали плач детей и женщин. Шум поднялся невообразимый. Некоторые из пригнанных евреев делали ребячливые попытки укрыться в знакомых домишках. Но их быстро хватали и избивали.

— Где ваш трактирщик, где Кристианполлер? — снова и снова орал кто-нибудь. В невообразимом шуме и гаме, в ужасающем столпотворении грозный вопрос звучал на редкость отчетливо. И поскольку все евреи, вкупе с женами и детьми, сумбурным хором клятвенно заверяли, что знать не знают, где их собрат Кристианполлер, жестокие вопросы только усиливались и множились.

— Мы вас заставим! — крикнул один из солдат, здоровенный малый с широкими плечами и крохотной головенкой, похожей на орешек, жалкий плод на могучем стволе. Он растолкал толпу, вышел вперед и остановился перед молодой еврейкой, чье красивое смуглое лицо с невинно-испуганными, широко открытыми золотисто-карими глазами под белым шелковистым платком уже издали привлекло его внимание и могло вызвать у него как любовь, так и ненависть. Молодая женщина оцепенела. Даже не попыталась отпрянуть.

— Вот она, его жена, жена мерзавца Кристианполлера! — выкрикнул солдат. Неописуемая, нечеловеческая алчность отразилась на его блеклом голом личике. Он взмахнул короткой деревянной дубинкой и ударил прямо по белому платку еврейки. Она тотчас упала. Все закричали. Ослепительно белый шелковый платок окрасился кровью. И словно только вид красной крови, первой, пролившейся в этот день, придал четкий смысл и определенное направление глухой злобе толпы, в остальных тоже пробудилась неодолимая жажда бить, пинать, глаза их уже затянуло багровой пеленой крови, багровыми струями, словно кровавыми водопадами. Они принялись колотить тем, что было в руках, по людям, по детям, по предметам, случайно оказавшимся рядом.

Когда из казарм подошел Концев с небольшим отрядом солдат, он сразу понял, что не справится с неимоверной сумятицей. И спешно послал депешу полковнику Тарабасу, а сам на разных языках обратился к толпе то с грозными, то с успокаивающими речами. Но крестьяне и солдаты уже слишком глубоко увязли в своем дурмане, чтобы уразуметь его отрезвляющие окрики. Они только смутно чувствовали, что против них выступает порядок, а стало быть, враждебная сила, и порывались ответить тоже силой. Инструменты, какими они до сих пор крушили все подряд, теперь стали метательными орудиями против Концева и его отряда. Без разрешения полковника Тарабаса Концев не осмеливался отдать решительный приказ. И пока что отступил, расставив своих немногочисленных людей по обе стороны улицы, как охрану возле еще уцелевших домишек. Толпа дальше не продвигалась. Однако с тем большей яростью набросилась на остатки кучки евреев, на пленников. Тут и там из домов вырывались синие язычки пламени, из окон и дверей доносились жалобные крики и плач. Концев нетерпеливо ждал. С минуты на минуту наверняка явится полковник Тарабас.

Между тем вернулся только солдат, которого Концев послал к полковнику. Он доложил, что все офицеры в столовой, то бишь в бараке, пребывают в почти бесчувственном состоянии и грозный полковник Тарабас в данный момент ничуть их не лучше. Пожалуй, с ним дело обстоит даже еще хуже. Ведь, как ему сообщили повар и солдаты-официанты, под вечер там произошла ссора. Старый майор Либудин, тот самый, что в прежние времена командовал вокзальной охраной и вовсе не собирался уходить в отставку, крикнул полковнику Тарабасу, что в давней российской армии знать не знали этакого бессмысленного пьянства. Вспыхнула ссора. Тарабас предложил всем недовольным немедля покинуть новую армию. Затем офицеры подрались, при участии Тарабаса. А после неожиданного всеобщего примирения их охватила охота продолжить попойку.