Таран

Даша сделала какую-то похабную, профессиональную улыбочку, на лице ее отразилось некое желание понравиться, завоевать расположение «публики» — холуйское, продажное, проституточье. И она с этой самой улыбочкой на устах принялась вращать бедрами, плечами, животиком, грудью — и все это, между прочим, в присутствии Юрки, то есть человека, который ее любил. Нет, не было у нее никакой любви к нему, дурак он стоеросовый! А то, что случилось прошедшей ночью, — это для нее мелочевка. Так, расплатилась натурой за услугу…

Понимать Таран все понимал, но боль в душе испытывал невыносимую. Лучше б его сейчас избили до полусмерти, зарезали, сожгли живьем, но не заставляли на все это смотреть… Он закрыл глаза, но музыка лезла в уши, и образ Даши, выделывающей стриптизные па, все равно стоял у Тарана перед глазами. Конечно, Калмык и иже с ним подсвистывали и гоготали, когда на цементный пол падал очередной предмет одежды. Юрке казалось, будто все это тянется ужасно долго и полтора часа, выделенные Жорой на развлечения, давно прошли. Но на самом деле стриптиз и десяти минут не длился. Послышался очередной взрыв свиста и гогота, издевательские аплодисменты, и музыка стихла.

— Так, — объявил Жора, установив тишину, — клево раздеваешься, телка! Если б не была такая сволочь, я б тебе пару долларов в одно место всунул. За труды, так сказать… Но ты нам сильно задолжала, вот в чем дело. Верно говорю, мужики?! Ты в Москве почем за палку брала? Скажи, поделись коммерческой тайной…

— Сто пятьдесят, иногда двести баксов за ночь, — Таран не услышал в Дашином голосе даже тени смущения. Шлюха!

— За отсос, конечно, наценка? — похихикал Жора. — Ладно! Не будем мелочиться, верно? По глазам вижу, что ты согласна забесплатно! Иди сюда…

Таран не открывал глаз, но заткнуть уши не мог. А именно уши донесли до него и шорох «молнии» на штанах Калмыка, и противные чмокающие звуки. Стерва! Если б ее насиловали у него на глазах — это было бы мерзко, страшно, но он бы ее жалел, наверное, и мечтал бы о мести этим кобелям. Может быть, он простил бы ей даже то, что она сейчас делала, если б знал — она себе и ему этим жизнь спасает. Но она, зараза, угодничала! Ей было на все наплевать, на него тоже. Даша хотела понравиться боссу Жоре. Даже мычала сладострастно, будто ей это дело удовольствие доставляло…

«А вот хрен тебе! — с каким-то злорадством думал Таран, пока происходила эта процедура. — Думаешь, не прирежет, если в рот возьмешь? Ни хрена! Все равно припорет!»

О себе он уже не думал. Смерть теперь казалась облегчением. Какой бы ужасной она ни была…

— Ладно, — сказал Жора, — умница девочка! Садись на коленки — потыкаю маленько!

Послышалась какая-то возня, скрип кресла, жадное сопение Жоры и отрепетированные (должно быть, на порнушных съемках) сладкие стоны Даши…

С каким удовольствием Юрка потерял бы сознание или вообще умер на месте. Но, увы, ему пришлось все слышать, да и держать глаза постоянно закрытыми он тоже не смог.

О вреде сластолюбия

Полтора часа спустя или чуть побольше Таран, освобожденный от наручников, сидел в той самой каморке, откуда их с Дашей вывели на допрос. Именно сидел на стуле, а не лежал, потому что там, на койке, отвернувшись от него к стенке, калачиком свернулась Даша. Нет, места там было вполне достаточно, но Таран не согласился бы лечь рядом с ней даже под дулом пистолета. Не то чтоб иметь с ней что-либо, а просто находиться рядом с ней ему было противно. Даже глядеть на нее без отвращения и брезгливости Юрка не мог. Сутки назад примерно в это же время он ждал ее на вокзале, переполненный волнением, нежностью, благоговением перед ее идеальным образом. И вот двадцать четыре часа спустя ни миллиграмма из всего этого не осталось. Ничего, ровным счетом ничего.

Он даже ненавидеть ее не мог, хотя имел все основания. Нет, не за то, что она, себя не жалея и очень стараясь, спит как убитая с устатку! — «обслужила» восемь бандитов в его присутствии. Таран должен был ненавидеть ее за обман, который начался гораздо раньше, может быть, еще три года назад, когда она его очаровывала своей липовой воздушностью и поддельной отрешенностью от земного бытия. Может, это было и не так, может, все случилось уже после ее отъезда в Москву, но Таран уже убедил себя в том, что она всегда являлась только гадиной, подлюкой, стервой и прочая, прочая, прочая. Ревность тут и присутствовала, может быть, но в очень малой степени. Обман и предательство — вот был самый железный повод для ненависти.