Потом отчаяние придало тебе отваги. Пленник осмелился робко спросить, какое сегодня число, просто чтобы узнать, сколько времени продолжается это заключение. Он тотчас же ответил тебе, улыбаясь: двадцать третье октября… Получалось, что он держал тебя в заточении уже больше двух месяцев. Два месяца здесь, два месяца голода и жажды, сколько дней тебе довелось есть из его рук, лакать из миски, распростершись у его ног, принимать душ из поливального шланга?
Последовали твои слезы и новый вопрос: почему он все это делает. На этот раз он промолчал. Лицо его в обрамлении седых волос казалось тебе непроницаемым, лицо, выдающее благородство, лицо, которое, возможно, тебе уже где-то доводилось видеть.
Он приходил в твою тюрьму и оставался там, неподвижный, бесстрастный. Он вставал и уходил, позже снова возвращался. Кошмары, преследовавшие тебя в начале заточения, больше не мучили. Вероятно, он подмешивал успокоительное в твою похлебку. Конечно, тревога никуда не делась, она просто куда-то переместилась; в душе поселилась уверенность, что он оставит тебя в живых, иначе, как думалось, он давно бы уже убил тебя… Заставить тебя агонизировать, угаснуть, иссохнуть до смерти не входило в его планы. Они были другими.
Некоторое время спустя ритуал приемов пищи тоже претерпел изменения. Хозяин поставил перед тобой раскладной столик и табурет. Он стал давать тебе пластмассовые вилку и нож, такие, какими пользуются в самолетах. Миску заменила нормальная тарелка. На смену похлебке пришла настоящая еда: фрукты, овощи, сыр. Тебе доставляло невыразимое удовольствие есть, вновь воскрешая в памяти воспоминания первых дней…
Цепи, приковывавшие тебя к стене, никуда не делись, но теперь хозяин лечил воспаленные ссадины на запястьях, вызванные трением металла. Он мазал раны особой мазью, потом накладывал на кожу эластичный бинт, так что под железным браслетом оказывалась повязка.
Теперь все было гораздо лучше, но он по-прежнему ничего не говорил. Зато тебе пришло в голову рассказывать о своей жизни. Он слушал в высшей степени заинтересованно. Переносить его молчание становилось все тяжелее. Тебе нужно было говорить, повторять снова и снова свои истории, случаи из детства, болтать до изнеможения, чтобы доказать самому себе, доказать ему, что ты не животное!