Читаем Тараумара полностью

Как только я оказался в самом сердце гор Тараумара, я словно физически почувствовал, что меня охватывают смутные, неясные воспоминания, но настолько сильные, что, казалось, это были мои личные непосредственные впечатления; все это — жизнь земли и травы внизу, изрезанность гор, особые формы скал, и, в особенности, рассеянный свет, который, словно облака мельчайшей пыли, уступами поднимался к бесконечной перспективе вершин, где одни следуют за другими, всегда более удаленными, отступая все дальше и дальше, на невообразимое расстояние, — все казалось мне уже пережитым однажды, уже прошедшим через меня, и это не было открытием странного, но нового мира. Все это не было новым. Однако впечатление дежа-вю довольно неопределенно, то есть как бы не имеет конкретной даты, мое же впечатление было определенно прекрасно, потому что этот органический опыт пережитого напоминал мне другой, с которым я чувствовал себя связанным, возможно, косвенным образом, но вполне материальными нитями. Это были воспоминания об истории, которые возвращались ко мне скала за скалой, травинка за травинкой, горизонт за горизонтом. Я не придумал появление Волхвов: оно было мне скрупулезно внушено страной, созданной подобно странам в живописи, которые, конечно же, не приходят из ничего. Я не верю в абсолютное воображение, т. е. когда создают что-нибудь из ничего, я также не верю в мысленный образ, который мне представляется оторвавшейся частью действующего образа, обитающего где-то отдельно. И, в свою очередь, эти огромные, необитаемые картины воскресили в моей памяти другие, которые были когда-то населены, и мне показалось, что это их жизнь выставлена напоказ в несколько необычном плане; это не я придумал традицию рисования магических знаков, горы были усеяны ими — это факт; я постарался зарисовать, камень за камнем, все изображения этих знаков в одной из статей, которые вам отправил[31] и, в конечном счете, к концу путешествия мне казалось, что удалось зарисовать их все: начиная с /, которая разрывается на // прерванные в середине перекладиной —, со стоящей перед этой перекладиной прямой, которая выводит из нее Н; и я не виноват, если эта форма Н, которая, кажется, получается в результате, является центральным планом, по которому, как говорил Платон, атланты строили свои города: это ребячество, если угодно, но это существует и в горах Тараумара, и у Платона; я видел скалу, по которой проходят три вертикальные борозды, 3, а на ней — другая скала, поменьше, на которой только одна борозда; я видел огромный зубец фаллической формы, о котором я вам уже говорил, у него на вершине стоят 3 камня, а на лицевой стороне — 4 отверстия; я увидал очертание человеческой головы в круглом отверстии, пробитом в скале, и в это отверстие точно вписывается диск восходящего солнца, а ниже — тело человека, продолженное в виде теней: его вытянутая правая рука была образована игрой света, а левая, также вытянутая, образована тенями и согнута; я видел фигуру смерти, словно вырванную из окружающих скал, и в огромной левой руке она держала маленького ребенка; я не рассказываю обо всех виденных мной образах и подобиях, которые изображали забытую фауну: казалось, они напоминают тысячелетние мифы, где прирученный человек беседует с покорившими его Царствами; и если знак всемирного сообщества евреев — два наложенных друг на друга треугольника, то знак сообщества народов, относящихся к краснокожей расе, — два противостоящих треугольника, соединенные идеальной прямой; сотни раз я видел на скалах этот знак, словно извлеченный из природы не знаю какой поразительной случайностью; на деревьях — запечатленный даже рукой человека; и повсюду, где я находил этот знаменитый знак Н, Н творения, — я видел эти образования как бы вышедшими, вырванными из деревьев, которые были обожжены сверху донизу, чтобы высвободить их образы, я видел фигуры мужчины и женщины, которые стояли лицом друг к другу, и член мужчины был поднят; сколько раз еще мне встречался маленький мир этой страны, представленный в виде круга, а вокруг этого круга — гораздо больший круг нескончаемой Вселенной; сколько раз я находил крест, характерный для общества розенкрейцеров: 4 треугольника, ориентированные по 4 сторонам света и собранные в центре вокруг единой точки; я видел этот знак! И что я могу поделать, если он соответствует форме креста розенкрейцеров, и этот символ повторялся тысячи и тысячи раз и не только в Природе, но и на деревянных дверях домов, на стенах, под крышами; я видел дома, фасады которых соответствовали друг другу рисунком квадратов и точек, а иногда прямоугольниками, стоящими один над другим, словно были добавлены один к другому; и там, в горах, мне сказали, что эти разбросанные геометрические фигуры были не разбросаны, а собраны, и что они составляли Знаки языка, основанного на самой форме дыхания, когда оно производит звуки; в основе всемирной магии — все те же знаки, которые я заметил в природе гор, и без этих знаков обладающих ореолом мест, населенных духами. Романистам и поэтам нужно было гораздо меньше, чтобы обнаружить и наполнить подробностями мифы, которые были порождены единственно их воображением; я же, рассказывая о своем путешествии, не претендую на то, что опишу его в виде докторской диссертации, найду путь к достоверной традиции и представлю доказательства, чтобы все это подтвердить; пусть выводят из всех моих встреч какие угодно заключения, — это не имеет значения; и так же мало меня волнует, верят ли в то, что Волхвы, чтобы вернуться домой, сделали крюк по необитаемым горам Мексики; но я знаю, что, поднявшись туда и увидев бесконечный пейзаж, раскинувшийся на многое километры, я почувствовал, как сильно встрепенулись во мне смутные воспоминания и необычные образы, но мне пришлось уйти оттуда, так их и не разгадав. И после того, как я увидел в этих испещренных фигурами горах больше образов, чем изображено божеств на стенах некоторых храмов Индии, увидел, как проходят люди в повязках или закутанные в плащи, с вышитыми на одеждах треугольниками, крестами, точками, кругами, каплями и блестками; и эти кресты, точки, круги, прямоугольники, капли и блестящие поперечные полосы вовсе не были разбросаны симметрично, как декоративные украшения, — я ни разу не увидел двух плащей, содержащих одни и те же знаки, и каждый из них соответствовал стилю и цвету лица человека, который его носил; видя, как идут эти люди, совсем ничего не знающие о символизме, в котором, кажется, купается их жизнь, я не смог поверить, что это все было результатом расчета или каких-то их изысканий, какой-то осознанной и пробужденной преднамеренности; по их словам, они делали все это потому, что так делали их отцы, и я спрашивал себя, куда, от отца к отцу, этот обычай мог бы восходить; самый непытливый ум задался бы вопросом, следами чего все это было, и какую надчеловеческую традицию означало присутствие этих следов.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги