Тарикат (СИ)

[2] Курпача — в Средней Азии — узкий тонкий ватный матрас, на котором спят или сидят вокруг дастархана.

[3] Алмауз-Кампыр — персонаж узбекских сказок, аналог русской Бабы-Яги.

[4] Дастархан — в Средней Азии — скатерть, которая используется во время трапез.

[5] Меджнун (араб.) ­— безумный, одержимый джинном.

Глава 4

595-й год Хиджры

Когда мы прибыли в Мерв, Карим-ата поселил меня в комнате Азиза. Наверное, ему хотелось, чтобы мы подружились. Я был не против, и даже надеялся, что вместе с ним смогу познакомиться с этим городом, узнать ближе людей, выучить язык... Да и вообще, любому человеку нужен друг. Но вместо всего этого я проводил дни в доме — в обществе Сапарбиби и Айгюль. Азиз же убегал с утра в медресе, а потом до вечера гонял с друзьями по улицам, являясь домой в темноте. А потом дожидался пока я засну, чтобы как тень проскользнуть в комнату и улечься подальше от меня, в самом темном углу. Было похоже, что он боится. Иногда я думал, что, наверное, напугал его, когда пошевелился в проклятой могиле. Но я же не был виноват в том, что он обнаружил меня первым. Было бы хорошо, чтобы все произошло по-другому, но Аллаху, наверное, виднее, как должны происходить те или иные события.

Все перевернулось в один день. Во дворе дома под навесом был привязан серый ушастый ослик. Этот ослик принадлежал Азизу, но ездил он на нем редко, только тогда, когда нужно было перевезти что-то тяжелое. Азиз был лентяем и белоручкой, поэтому даже мешочек лука с базара предпочитал везти на осле, а не тащить на себе. Он дал ослу имя — Рамади, остальные домочадцы посмеивались, а маленькая Айгуль называла его Тулпаром и утверждала, что по ночам на спине осла появляются крылья и он летает над деревьями в свете луны, словно муха. Но мне нравилось называть его Рамади. Я думал, что если у осла есть имя, то он по разуму может быть приравнен к человеку, потому что к нему можно обратиться и рассказать о своих печалях. Не знаю уж, откуда у меня взялись такие странные мысли, но чего только не придумает одинокий человек, каких только собеседников для себя не найдет.

В тот вечер, почти в сумерках, я, как обычно, сидел на камне возле навеса и тихим голосом изливал Рамади свои печали. Ослик внимательно смотрел на меня карими глазами и так заслушался, что даже перестал моргать. Он переступал тонкими ногами и качал головой, словно соглашался с каждым моим словом. Сапарбиби готовила еду в большом казане, и запах пряностей разносился по двору вместе с дымом. Это был аромат зиры и кориандра, аромат, сопровождающий нагруженные караваны, идущие из Индии. Им пропазли пропахли все караван-сараи на их пути. Привычный и в то же время тревожащий, потому что говорил он не только о доме, но и о дальней дороге.

Я так увлекся, что не заметил, как подошел Азиз. Уж не знаю, сколько времени он стоял за спиной и слушал все, что я говорил. А наговорил я много. Это был отрывочный смутный рассказ обо всем на свете. Бесконечный как песня акына, которая не смолкнет до тех пор, пока не закроются глаза певца.

— Ты что, разговариваешь с ослом?

Голос Азиза прозвучал над моим ухом так неожиданно, что я вздрогнул и обернулся.

— Ты разговариваешь с моим ослом? — повторил он. — С Рамади?

Я почувствовал, как кровь прилила к щекам, словно меня застали за чем-то недостойным. Хотя я никогда не слышал о том, что мусульманину запрещено разговаривать с животными. Наоборот, сам Пророк разговаривал со своим Бураком, так почему же мне, простому смертному, не дозволено поговорить с ослом, если больше не с кем?

— Странно, — продолжал Азиз. — Ты — шайтан, а Рамади тебя не боится... Почему он тебя не боится?

— Потому что я не шайтан. И я не джинн, не аджина и не ифрит. Я — человек.

— Вот и отец мне то же самое говорит, — раздумчиво протянул Азиз. — Только не верится как-то... Люди не живут в могилах.

Говорил он по-арабски довольно чисто, но с интонациями, свойственными его родному языку, растягивая слова и повышая тон к концу фразы, что было непривычно, но не мешало понимать его.

Вот как, люди не живут в могилах. Будто бы я сам не знал, что такого не бывает. Но поскольку я и сам не знал, как там оказался, то стал сочинять историю налету:

— Я там не жил, а спрятался от... смерчей. А потом заснул, и ветер меня засыпал песком. А ты разбудил.

Втайне я очень надеялся, что Азиз не успел увидеть меня в том прежнем виде — с отросшими ногтями и волосами, стелющимися по земле. И я появился перед его глазами уже отмытым и остриженным. Скорее всего, так и было. Ведь этот трус сразу же убежал в шатер и носа оттуда не показывал. И только, когда меня принялись угощать, он выглянул и что-то крикнул отцу. Мне очень хотелось узнать, что же такое он тогда сказал, ведь эти слова могли оказаться ключом к его последующему поведению. Поэтому я собрал все свое мужество и впервые обратился к нему сам:

— А что ты тогда обо мне сказал? Ну то, самое первое, когда меня только увидел?

— Сказал «шайтан». А что?

— Нет же, после этого, возле шатра.