Тарикат (СИ)

С огромным тщанием я вывожу эти первые и, наверное, самые важные строки, оттолкнувшись от которых мысль сама будет двигать моей рукой, воссоздавая все, что мне пришлось пережить за последние два года. Не надеясь на свою память, которая однажды так жестоко меня подвела, я решил записать все, ничего не скрывая и ни о чем не умалчивая. Начало дается легко, но потом я замечаю, что калам неровно отточен и разбрызгивает чернила. Это очень некрасиво, и я беру другой калам, но и он мне не нравится. Переписывать чужое — легко, но впервые я сам пытаюсь заделаться мудрецом, пытающимся сохранить себя в буквах.

Я нахожусь в Мерве, в доме моего названного отца. Мне выделили болохану — легкую надстройку над комнатой Азиза, где Карим держит излишки товара. До сих пор в углу громоздятся несколько тюков, распространяющих запах благовоний. Иногда он бывает настолько резким, что кружится голова. Азиз клятвенно обещал, что завтра же с утра он все это вынесет во двор. А пока я могу лишь распахнуть окно.

Садик спит рядом, нагло развалившись на курпаче. Хотя и не принято приводить в дом собак, а люди воспринимают его как собаку, пусть несколько уродливую, но все же неопасную. Но животные чуют исходящий от него запах дикости и начинают нервничать. Как только мы появились во дворе, то все индюки, до того времени спокойно гулявшие вокруг дома, спрятались в свой плетеный загон, перепелка заорала как резаная и принялась раскачивать клетку. И даже всегда полусонный Рамади начал проявлять явные признаки беспокойства. Испугавшись, что может случиться что-то плохое, я решил не отпускать Садика от себя и принес его в комнату. К чести моих домашних, никто не стал возражать, только Сапарбиби покачала головой, но ничего не сказала. Наверное потому, что за пловом я рассказал о том, как Садик спас мне жизнь.

В Мерве я оказался внезапно. Когда в Ираме меня подхватил смерч, я подумал, что вот и смерть пришла. Не могу сказать, сколько времени нас кружило и трепало. Воздуха внутри смерча почти не было, а был лишь сухой, раздирающий кожу песок. Я зажмурился и еще крепче обхватил Садика — и это стало последним, что я запомнил. Потом Садика вырвало из моих рук и унесло куда-то, а я, как тряпичная кукла, понесся по воле ветра, болтая руками и ногами. Не знаю, долго ли длился этот полет, но приземлился я весьма неуклюже, больно ударился пятками о твердую поверхность и от неожиданности упал. Рядом со мной раздался еще один шлепок, и я услышал знакомый визг. Почти в ту же секунду что-то грянуло за спиной и даже зазвенело словно бы колокольчиком.

Я разлепил опухшие веки, но зрение вернулось не сразу — все вокруг казалось пропыленным и тусклым. Рядом со мной отряхивался, повизгивая, Садик. А когда я обернулся, то увидел и Ханым, которая с ошалевшим видом оглядывала пространство единственным глазом. На ресницах бахромой висела пыль, придавая ее морде диковатое выражение.

А потом стало проясняться и все остальное. Мы оказались во дворе Карима. Едва светало, но двор уже подметала какая-то незнакомая женщина. Увидев нас, она бросила метлу и, закрыв глаза руками, закричала пронзительно:

— Вайдод!

На ее крик из дома выбежал мужчина, в котором я узнал Хусана. При виде нас он тоже на минутку будто окаменел, а потом бросился обнимать меня, словно родного сына.

— Бахтияр, ты ли это?! Джаннат, это же Бахтияр!

Та, которую я принял за незнакомку, оказалась той самой Джаннат, которую мы выкрали из Баланжоя.

— Теперь вижу, — кивнула она. — Но появился он из воздуха, ниоткуда.

— На такие штуки он мастер, — засмеялся Хусан.

— ...да еще и с верблюдом и этой... странной собакой, — продолжала Джаннат.

В это время из дома посыпались все остальные домочадцы — Карим, Сапарбиби — оба постаревшие и совсем седые. Еще выскочил какой-то незнакомый мужчина и маленькая девочка лет девяти.

— Айгюль, — обрадовался я.

Но девочка отступила и, застеснявшись, ухватилась за платье Сапарбиби.

— Не Айгюль, — засмеялась та, — Айгюль живет с мужем. А это Ниса — дочка Джаннат и Хусана.

— Сколько же времени тебя не было? — повторял Карим. — Где же тебя носило?

— Меня не было всего два года, ата. Что такое два года?

— Не два, а шестнадцать. Где же так течет время, что за год проживаешь восемь лет?

Вот тогда я почувствовал слабость в ногах и отвратительное ощущение в животе. Но разум отказывался поверить, что один день в Ираме украл у меня четырнадцать лет жизни. Только когда Карим подтолкнул ко мне незнакомого мужчину со словами: «Азиз, поздоровайся с братом», только тогда я понял, что все это происходит в действительности.

Азиз выше меня на голову и намного шире в плечах. Он отрастил усы, пышные огромные усы. Лоб пересекли морщины, и мелкая сетка залегла в уголках глаз.

— Здравствуй, шайтан, — хлопнул он меня по плечу. — Точно шайтан, все такой же бледный и совсем не изменился.

«Зато все остальные изменились», — подумал я. — «Только Рамади остался прежним, ослы живут долго».