Тарикат (СИ)

И теперь, глядя на полупрозрачную голову Аль-Кубры, которая начинала постепенно таять, я поклонился наваждению, а затем сорвался с места и ринулся догонять удаляющихся путников. Двигался я медленно, с трудом преодолевая тягучий и густой воздух. Так часто бывает во сне: убегаешь от преследователей и не можешь набрать скорость, будто сам мир встал против тебя. Сейчас, наоборот, я был в роли догоняющего, но пространство вело себя в точности как во сне, не давая мне приблизиться к цели. Следом за мной бежал и Садик, решивший не отставать ни на шаг.

Прошла вечность, прежде чем я коснулся плеча юноши, призывая того остановиться. Он медленно повернулся с заинтересованным недоумением в глазах, а я стоял подобно истукану, не зная, что сказать и как объяснить свой поступок.

— В чем дело, Джалаладдин? — послышался рядом строгий голос. — Чего ты остановился?

Я перевел взгляд на мужчину, по-видимому, отца мальчишки, назвавшего его по имени. Тот, сдвинув брови, переводил взгляд с сына на меня и обратно.

И тут застучал и запульсировал амулет на моей груди, перекрывая биение сердца.

«Это аманат, вверенный тебе Создателем, — раздался в голове дребезжащий старческий голос. — Ты должен хранить его пуще жизни и, когда придет время, передать мусульманину Джалаладдину. Такова воля Господина нашего».

— Джалаладдин? — переспросил я, хотя уже не нуждался в ответе. Воспоминания ответили на этот вопрос.

— Именно так, — как ни в чем не бывало подтвердил юноша, разглядывая меня с интересом.

Дрожащими руками я снял амулет и протянул его мальчишке.

— Это твое, — прошептал я, уже не сдерживая волнение. — Прошу, возьми.

Его брови поползли вверх, лицо вытянулось в немом вопросе. Но Аллах свидетель, в тот миг я был последним человеком, кто мог объяснить происходящее. Вырвавшиеся из-под груза забвения образы прошлого хлынули на меня все сметающим потоком. Меня носило, как щепку, в бурном течении реки воспоминаний, иногда выбрасывая на поверхность за спасительным глотком воздуха.

Изумление на лице Джалаладдина внезапно сменилось пониманием. Он улыбнулся так, будто я был его сердечным другом — давно пропавшим и чудесным образом объявившимся здесь и сейчас. Он трепетно принял амулет, надел себе на шею и затем вдруг шагнул навстречу и обнял меня.

— Благодарю, мой друг, — шепнули уста юноши голосом взрослого мужа — глубоким, мягким, наполненным скрытой силой. — Ты выполнил волю Всевышнего. Теперь ты свободен.

Он разжал объятия и снова стал самим собой — едва достигшим совершеннолетия мальчишкой, безусым и безбородым.

— Все в порядке, отец, — Джалаладдин повернулся к рассерженному мужчине. — Это Нурислам, он принес мне кое-что важное. Идемте, расскажу по пути.

Мужчина оглядел меня с головы до ног — оценивающе и тяжело, но, как видно, остался доволен. Я был одет опрятно и носил характерную для суфиев одежду с вышивкой, так что любой, даже самый несведущий человек мог опознать во мне суфия.

— Мюрид? — спросил он негромко.

Я кивнул и ответил, вспомнив своего последнего учителя:

— Тарикат Кубравийа.

— Я слышал, что хазрат Наджмаддин Аль-Кубра погиб?

— Так говорят, — чуть помедлив, отозвался я. — Но я так и не нашел тела муршида...

Он перевел взгляд на Садика:

— Шакал. Странный необычный шакал. Значит тебя зовут Нурислам?

— Нет, — ответил я. — Наверное, Джалаладдин просто перепутал. Я — Бахтияр. Бахтияр бин Карим. А это мой друг — Садик.

— Что ж, — ответил мужчина. — Я рад буду принять в своем доме ученика великого Аль-Кубры. Вместе с твоим другом, — добавил он многозначительно, заметив, что Садик прижался к моим ногам. Как только возникала опасность расставания, шакал прилипал ко мне, как крошка хлеба к меду.

***

— Значит, ты ничего не помнишь? — спросил Джалаладдин, едва мы переступили порог дома.

— Иногда бывают какие-то проблески, — ответил я, — но еще ни разу они не сформировались в настоящие воспоминания.

— Но ты же узнал меня?

— Но и ты каким-то образом назвал меня другим именем, которое на секунду показалось мне знакомым, — рассмеялся я. — Пути Аллаха неисповедимы.

Мне казалось, что мы были знакомы давным-давно — таким легким в общении был этот юноша. Он шутил, смеялся, без устали показывал свой дом и всякие диковины, привезенные из разных стран. Читал свои стихи, еще не очень совершенные, но говорящие о большом уме и таланте.

Но когда мы после трапезы гуляли в саду, случилось что-то странное. Честно говоря, я каждую минуту ждал внезапного прозрения или награды, как бывает всегда, когда ты заканчиваешь какое-то дело, стоившее тебе много сил. Но ничего не происходило. Я даже начал сомневаться, тому ли человеку я отдал амулет. Мало ли Джалаладдинов бродит по улицам Дамаска? Если это правда, то что мне тогда делать?

Тяжелые мысли все сильнее угнетали меня, и когда я вспоминал замечание Ибн Араби о бессмертии, то ужаснулся тому, что ответы мне придется искать еще целую вечность.

Громкий крик Джалаладдина оборвал мои мысли на самом жалостливом моменте. Я уже представлял, как брожу по пустыне из конца в конец и ничего не могу найти. Но в этот момент он закричал.