Тарковский и я. Дневник пионерки

Незадолго до первого суда Забродин уже выпустил в Москве «Книгу сопоставлений» за моим авторством, полагая, как это было зафиксировано в газете «Сегодня» (4.12.93) Виктором Матизеном, «что дело не столько в непомерных требованиях Л. Тарковской, сколько в том, что по международному законодательству авторские права на книгу интервью целиком принадлежат интервьюеру (т. е. Сурковой), а с законом распавшегося к тому времени СССР он не счел нужным считаться».

Заметьте, что точка зрения Забродина полностью совпадала с точкой зрения г-жи Титце. Так что вынужденное издание «Книги сопоставлений» только под моим именем было законным, и оспорить его не удалось, хотя пытались…

А пока, в ожидании суда, перенесенного «по семейным обстоятельствам» Бариловой и Чугуновой с 5 декабря 1991 года на июнь 1992 я попыталась кое-что выяснить, прежде всего попросив моего коллегу встретиться с Чугуновой в надежде, что, зная все, она устыдится. Но мой многоуважаемый коллега, встретившись с ней в коридорах Союза кинематографистов получил следующий ответ: «Знаете, я всю жизнь служила Андрею и Ларисе Павловне. В Бога я не верю, так что, если им это надо, могу соврать для них еще раз»… Вот такой незамысловатый ответ…

Как-то весной еще до суда я сама побывала в Москве и, оказавшись в Союзе, тоже решила попробовать навестить Машу на ее рабочем месте. Надо сказать, она смутилась, увидев меня. Но подтвердила свое намерение свидетельствовать против меня. На это я ей сказала: «Маша, ты все знаешь, и мне к этому добавить нечего. Но я хочу тебя предупредить, что если ты будешь что-нибудь врать, то мне придется подавать на тебя в суд за „лжесвидетельствование“». На что Маша, засмеявшись ответила, что ей будет очень приятно посидеть в комфортабельной мюнхенской тюрьме. И я обещала на прощание устроить ей это удовольствие, если ей очень захочется… (еще до фильма А. Суриковой «Хочу в тюрьму!»).

Суд состоялся в то время, когда по немецкой программе «Свобода» отзвучали пять моих передач о Тарковском по 30 минут каждая, основанные на его живых магнитофонных записях. Переводчиком со мной поехала тогда Мария Зоркая, специалист по немецкой литературе, работавшая в то время в университете в Кельне.

Мы не знали точно, кто еще явится на заседание суда. И вот мы увидели, кроме г-жи Бертончини, Бариловой и Чугуновой саму Ларису Павловну. Я ее не видела семье половиной лет. Что я могу сказать? Образ ее не изменился, и они вместе с Бертончини представляли собой некое гармоническое единство. Две крупные женщины очень средних лет, сильно раздавшиеся, с оплывшими от выпивонов лицами, сильно наштукатуренными косметикой. На улице было жарко, но на них были какие-то фирменные накидки, а голова Ларисы была увенчана шляпой. Две свидетельницы рулили следом за ними, они все-таки согласились ради «правды» и «справедливости» прикатить из Москвы в Мюнхен на чужие деньги. Какая, однако, похвальная жажда справедливости! Видел бы эту процессию своих защитников бедный Андрей. Был еще, конечно, адвокат «Ульштайна», которого, честно говоря, я совершенно не помню.

В зале суда столы стояли буквой «П». Судейская братия помешалась во главе стопа, а обвиняемым и обвинителям было предложено рассесться вдоль параллельных столов, друг против друга. Так что в течение нескольких часов я имела еще раз счастье насладиться образами двух подружек, близких по духу и стилю жизни. Между нашими столами па-раллелно судьям стоял стол для свидетелей и их переводчика, часть работы которого пришлось бескорыстно взять на себя М. Зоркой, т. к. немка не справлялась с цветистой русской речью.

Первой это торжественное место заняла Светлана Бари-лова. Она рассказывала о том, как Андрей любил читать ей куски своей книжки вслух и какими они была замечательными. Рассказывала о том, как на самом деле он уже раньше и до меня, оказывается, написал сам и один (даже без Козлова — О. С.) книгу, которую он представлял издательству «Искусство». (Оставалось неясным, где эта книга — О. С.) А я была взята Тарковским, по словам Бариловой, для «отмазки», чтобы использовать возможности моего папы (вот, как здорово ценила свидетель моральный облик моего высокочтимого Маэстро!)

Самое смешное, что в итоге этого рассказа мой адвокат заинтересовалась, кем был мой отец и почему я «скрывала» от нее его «высокое положение». Я высказала свое удивление, не очень понимая, какое это имело отношение к процессу. Но мой адвокат объяснила мне, что если мой папа имел такое значение, то зачем же мне было работать стенографисткой или секретарем у Тарковского, как заверяет обвиняемая сторона… Тут я была удивлена вдвойне — неисповедимы пути твои, Господи…