Тарковский и я. Дневник пионерки

Меня волновала Лариса и то, что с ней происходит что-то неприлично-несуразное, ошибочное: ор, крики, вопли и какие-то чудовищные обвинения своим милым родственникам. Когда Лариса достигла уже апогея, моему пионерскому уму показалось уместным помочь ей прийти в себя и извиниться: ведь мы были такими близкими подругами, и кому, как не мне, следовало теперь оказать ей помощь, помочь прийти в себя, ей, доброй, жертвенной, безропотной и бескорыстной в своем служении не только заплутавшемуся Маэстро, но и всем нам. Непереносимые жалость и стыд за нее захлестывали меня.

Улучив мгновение, когда Лариса влетела в ванную комнату одна, я проскользнула следом за ней, полагая ее укротить, набросить узду на буйно помешанный разум: «Лариса, что ты делаешь? Ты ведешь себя ужасно». На меня уставились два яростных, белесых от злости глаза: «Да, пошла ты, наконец, отсюда на х..!»

Стоп! Кажется, на мгновение я выпала из этой реальности. Это то есть мне идти на …? Такой любимой, родной, ради счастливого бракосочетания которой живет вся семья? Но через мгновение, придя в себя, я уже попала навек, увы, в другую реальность.

Не потому, что я была такой уж чувствительной особой. Нет. Просто в этот момент рухнуло все то здание, которое я возводила в своем воображении и трепетно лелеяла два года. Я любила, я полагала себя нужной, я готова была жертвовать, а в ответ на меня дохнула ненависть, и ненависть эта была настолько откровенной, неукротимой, что дальнейшие взаимоотношения были бессмысленными.

Я предложила Сереже немедленно собирать вещи и перебираться к моим. Что удивительно — нас никто не задерживал. Более того, пока мы быстро собирались, мне предстояло удивиться еще более. Неожиданно явился Он, конечно, ничего не подозревающий, а потому все такой же любимый и ненаглядный. Лицо Ларисы, только что искаженное ненавистью, обернулось к Андрею безмятежной, послушной, лучезарной улыбкой, кротким взглядом больших голубых глаз, мягким, тихим причитанием: «Андрюшенька, вы приехали?»… Без перехода! Без мгновения передышки! Это была подлинная дьяволиада. Блестящее исполнение на браво! Бра-а-аво! Бра-а-аво!

Не помню, как мы с Сережей выкатились из дома, каким образом достойно объяснили все искренне удивленному нашим отъездом Андрею. Не помню, как добрались до моих родителей, у которых жили до нашего развода летом 1968 года.

Хотя первое время после всего случившегося я находилась в шоковом состоянии, мне казалось естественным, что Лариса, опомнившись, попробует позвонить нам с извинениями или, по крайней мере, уладить отношения. Это была еще одна греза, которой тоже не дано было осуществиться, не имевшая никакого отношения к реальности. Какая однако чрезмерная самонадеянность с моей стороны! Что в самом деле означаю я для них сама по себе, какой такой интерес для них могу представлять?

Лишь много лет спустя, уже после смерти Андрея, вспоминая с кем-то былое, я догадалась или мне помогли догадаться о причине: мой отец в тот период ушел из Госкино и еще не пришел главным редактором в «Искусство кино»! Какая пионерская близорукость моего мышления! Верно! Такая же «глупость», как то, что одной из причин его ухода была оказавшаяся невозможность защитить «Рублева», не имевшая, конечно, никакого значения. Ведь в тот момент он был совершенно не у дел! А Лариса-то бедная сделала в тот момент совершенно не ту ставку, потеряла драгоценное время — ай-ай-ай…

Впрочем, через супружество с Сережей, которого я честно старалась полюбить, мне тоже не удалось наладить «побочных» родственных контактов… Но он знает, что это не по расчету, а по молодой глупости — так что, надеюсь, простил мне необдуманное безумство, за которое мы оба расплатились в своей жизни. Я снова готова извиниться.

Итак, этот скандал обозначил конец моих первых невинных, безоблачно-лучезарных, до самого донышка искренних отношений с Ларисой Егоркиной (Кизиловой) и Андреем Тарковским. Но этот период проложил первую пограничную полосу в моей душе.

Полагая, что наши отношения прервались навсегда, я задумывалась только об одном: интересно все-таки, а как и какими словами объяснила Лариса Андрею наше внезапное исчезновение, какой «лапши навешала ему на уши», с помощью какой лжи рисовала ему мой «имидж», наконец?

Тайна сия осталась велика.

Череда компромиссов или заметки на полях

…И правда, что это жаль,

И жаль, что это правда; вышло глупо;
Но все равно я буду безыскусен.

В. Шекспир. Гамлет. Акт II. Сцена 1

Череду компромиссов, которые предприняла я, можно назвать длинной летописью одной жизни, а можно назвать лишь краткими заметками на полях, лишь выжимками из былого, потому что жизнь гораздо объемнее любых рассуждений о ней. Мы беспомощны вместить ее целиком в самый обстоятельный рассказ, объять необъятное… Так что, сдаваясь неизбежности бездарных потерь и глупой правды, сообщу, что далее…