Тарлан (сборник)

Эх, Тарлан, Тарлан, что же это за дни такие наступили? Во сне это происходит или наяву? Если и ты не различишь, Тарлан, то я точно не в силах ничего понять. Кем были эти живые существа, Тарлан? На них была одежда, они были о двух ногах. С виду как люди. Говорят и смеются, как люди. Не знаю, Тарлан, не знаю. Если ты что и понимаешь, то я не могу взять их в толк. Вот тебя, Тарлан, я понимаю. А те… они мне не братья.

Э, нет, Тарлан, ведь это ты – брат мой. Отныне я не буду называть их братьями. Мой брат – ты. Ты – мой младший брат, Тарлан. Ты и впрямь на меня похож. А ведь младший брат должен походить на старшего. Брат мой, Тарлан, что же теперь мы будем делать, а? Что мы скажем дома нашей детворе? А если люди спросят, что мы ответим?

Э, нет, Тарлан, ты – мой племянник. Отныне я не буду называть их своими племянниками. Ты – мой племянник. Ты весь в меня. Если племянник не похож на дядю, на кого же он тогда должен быть похож? Тарлан, племянник мой, может, скажем, что упали по дороге? А если спросят: где же были ваши глаза? А мы ответим, что арык был в глине, что поскользнулись. Ну как, годится такой ответ, племянник мой Тарлан? А не то станем для людей посмешищем…

Э, нет, Тарлан, ты – мой старший брат. Отныне я не буду их называть братьями. Ты – мой старший брат! Спросят про младшего брата, он у тебя есть – это я. Спросят про старшего брата, он у меня есть – это ты. О чем еще после этого горевать?

Э, нет, Тарлан, ты – мой друг. Отныне я не буду их называть своими друзьями. Мой друг – это ты…

Э, нет, Тарлан, ты – мой самый истинный брат. До самой моей смерти…

1979

ЛЮДИ, ИДУЩИЕ В ЛУННОМ ЛУЧЕ Повесть

Перевод Сухбата Афлатуни

Часть I

– Бабка, ухо разуй, слышишь? Вроде голос чей ветром принесло.

Так говорит наш дед наш, лежа возле Сайраксокого холма, бабке нашей.

Рот деда полуоткрыт. Правое ухо обращено в сторону, откуда дует ветер.

Но слышен только ветер, голоса не слыхать.

Прикладывает дед наш к уху ладонь. Не дышит. Весь в слух обратился.

Но и так ничего не слышно. Вздыхает. В лунный свет вглядывается.

– Похоже, с этой стороны… Ну что, старая, как ты там? Старость – не радость? Поди, шестой десяток скоро разменяешь?..

1

Для дома, где девушка есть на выданье, шаги свахи – лучшая музыка!

Пришли свахи вечером, в сумерках.

Жена хозяина дастархан стелит. Хозяин – само радушие:

– Милости просим!

– Мир вашему дому, Мясник, мир вашему дому! – откликаются свахи. – Будет воля Всевышнего, большой-большой пир в этом доме будет!

– Бог велик! Да сбудутся ваши слова!

После плова арбуз режут.

Свахи, по обычаю своему, сидят, о разных разностях разговор ведут. Эсана-мясника хвалят-благодарят. Наконец до дела добираются:

– На голову вашей младшей сестры птица счастья села – уж вы, Мясник, ей улететь не дайте!

– Не зная дела, рта не открывай; не зная удела, девицу не выдавай, – отвечает мясник. – Кто таков этот ваш?..

2

Жил в кишлаке паренек. В плечах широк и сложен ладно. Лицо – как лепешка, улыбнется – ямочки на щеках. Волоокий, бровь тонкая, осанка гордая – гусиная. Застынет на одном месте, руки на груди сплетет или на пояс. И уставится в одну точку.

Куда смотрит, чего высматривает?

Не знаем, не знаем.

Похоже, и сам он того не знал.

Прежде-то за пареньком такого не замечали. Верно, горе у него тяжкое или задумался так, что забыл, куда шел. Так мы меж собою рядили.

Да и характер… Загордился, кроме себя, никого не видит, говорили мы. Вот еще Искандер Двурогий, рога растопырил – не обойдешь[12], добавляли.

Правда, с теми, кто его нрав одобрял, он и «ассалом!», и «алейкум!». Дружбу водил, сердце открывал, не таился.

А кто ему не по сердцу, тем и «ассалом» не скажет! Видно, паренек нас ни во что не ставит, думали мы.

Видно, кто-то из нас ему по душе, а кто-то – не так уж.

В глубине-то души он к нам тянулся. Любил нас, сочувствовал и сострадал. Все люди должны между собой быть как братья, которые из одной утробы, – так говорил.

Но если хоть что одно плохое от нас заметит… Тут уж, как говорится, руки после нас моет и под мышку себе сует. Явится – ни «ассалома», ни «алейкума». Отвернется, словом ни с кем не перемолвится, бровь хмурит, нос морщит. Как отгадаешь, что у него на душе?

Такой нелюдимец!

Вдаль глазом упрется – ресница не дрогнет.

Мы, конечно, тоже туда глянем, куда он уставился. Пусто до самого края земли. Так вот. Ну, хоть бы облако какое.

Так он и жил, удивляя нас и поражая.

А спросишь о чем-нибудь, только «да – нет», и весь привет.

Дадим ему, бывало, воду. Он на нее вылупится, будто в первый раз увидал. И головой по-своему качает.