До свиданья, дорогой читатель! Один веселый классификатор - максимист с Западной Украины уже определил (вслед за Феофрастом, Лабрюйером, Элиасом Канетти) – мое место в полку. Я оказался почвенник, точнее – неопочвенник. Немытый, нечесаный, босой, в мамонтовой шкуре, я стою, обхватив обвислую дубину, - ею хорошо разбивать ветровые стекла автомобилей. Я себя узнал в этом троглодите. Рядом со мной стоят братья Достоевские, Аполлон Григорьев и Аполлон Майков; мы вовлекли в наш круг Сергея Есенина, который оказался не пьяный, но уговаривал пристроиться к нам своего вытегорского друга в косоворотке. К нам тоже пристраивался, - наверно, ради Достоевского, - национальный российский писатель Валентин Распутин, но я, как главный и с дубиной, без обиняков произнес: «Тебя же раздули! Поди вон к Фаддею Булгарину и Николаю Гречу». Но Валентин Распутин был человек упрямый и пристраивался к нам. Тем более что тут же, скрестив руки на груди, стоял маленький застенчивый Василий Белов. «А зачем нам сразу три вологодских корифея? – вопрошал я, вскидывая дубину. – Мы лучше возьмем вон из-за рубежа Кнута Педерсена». Но тут вся финальная сцена стала сильно смахивать на такую же космополитического писателя и автомобилиста, а также еврея господина Аксенова, и я свою когорту распустил по домам. Ничто не ново под луной. Исследование закончено, родственники выслежены: путешествие по следам родни завершается. Вовсе не хотелось бы, чтобы, с таким трудом и мучениями выявленные, изобличенные они опять выглядывали из-за спин мои соратников. Вон-вон из-за Достоевских выглядывают двое архангелогородских родственников с их польской фамилией. Вон-вон к Аксенову побежал белорус, у которого родственники в Крыму проживали и который пуще всего на свете любит свой автомобиль «жигули» пятой модели (меня ни разу не прокатил за двадцать шесть лет знакомства). Вон-вон на Рязань от него потянулась к Есенину одна моя московская кузина: совсем, видно, запуталась, потому что отец у нее хоть и с Рязани, но грек и ее место рядом с мужем и крымской родней. Вон-вон со станции Семигородней потянулись в Вытегру мои вологодские родственники: пешком поперли, потому что мой вологодский кузен свою машину раскурочил, а права у него отобрали. Так что того и гляди останусь совсем один, потому что даже детский друг Аполлон Николаевич Майков навострился к тверской родне. А я его любил, по его стихам, отпечатанным на хорошей веленевой бумаге с виньетками, познавал первое очарование поэзии. Так что уж лучше не искать больше ни потерянное время, ни место, ни родственников. Что-то в нашей родовой формуле сикось-накось, потому что за всех за них отвечаю один лишь я, а они лишь спят со своими бабами, рулят на тачках да дружно выпивают в компании. Я же у них вроде местный Иисус Христос – с той только разницей, что они предпочитают не прикасаться к моей хламиде, дабы исцелиться, а напротив того: собравшись, например, у дяди Вовы вдвадцатером за одним роскошным столом по случаю дня рождения племянницы, сразу после тоста в ее честь говорят:
