Тарнога. Из книги "Путешествия по следам родни" (СИ)

     Очень собой недовольный, лодырь, с комплексом вины перед тружениками сельского хозяйства, я все же оснастил удочку и достал из попрятушки банку с тремя червями. Всё это уже было когда-то… Но когда же все-таки? Ведь не может же быть, что я приезжал в юности, - иначе бы запомнил. «Нахлебник, лодырь, паразит, турист, объедала на шее трудового народа, везде лишний, - откуда столько вины и угрызений совести?» - размышлял я, снова направляясь к реке (потому что если бы удалось поймать десяток ельцов, Валентина сварила бы уху). И не находил ответа. Эта поездка и эти поползновения – порыбачить, заночевать, - представали преступлением, и всё тут! Почему они все меня так ненавидят? Как оправдаться перед ними? Почему не позволяют порадоваться? Ну, не люблю я этот Майклтаун – тридцать лет туда таскаюсь, как проклятый. А сюда вот второй раз приехал – и опять чепуха: родовую избу не удостоверил, в речку провалился. Одни благие намерения привез.

      С этими намерениями – накормить пятью рыбами две тысячи человек, - я и забросил крючок в темные воды плеса, в котором совсем недавно барахтался. Поплавок сразу же ушел под воду, и я уверенно вытащил ельца, толстого как сельдь. Очень довольный и входя в азарт, я нацепил склизкими от чешуи  пальцами предпоследнего червя, поплевал на него, как делал в голубом детстве, веря в рыбацкое счастье, - и снова поспешно забросил. На этот раз поплавок ушел в воду так глубоко, точно его гнела вглубь неукротимая сила. Когда я, волнуясь и дрожа от возбуждения, потянул, пришлось порядочно побороться с речным обитателем, прежде чем я выволок его на берег. Это оказался длинный хариус – красивый, стервец, отливающий даже несколько перламутром, точно сизый голубь или пленка нефти. Такой клев меня взволновал до глубины души, и я извлек из жестянки последнего червя – тощего, бледного, чуть потолще самого крючка. И с тревогой забросил удочку вновь. Клюнуло опять сразу же, поплавок скоро запрыгал против течения, но я потянул слишком резво и поспешно, не дав рыбе заглотить. Леска взвилась в воздух и намоталась на ольху на противоположном берегу. Сердце у меня опустилось. Это был рок. Я очень остро почувствовал, что такое  п р о в о к а ц и я: это когда тебя вовлекают в поступок, чтобы немедленно расправиться. Возмездие было неотвратимым. Я был святотатец: хотя принял холодную купель, не идентифицировал родовую избу, выпил с алкоголиком и совершил другие грехи, я еще на два дарованных родиною дождевых червя осмелился поймать в реке две рыбы. И вот наказание: леска намоталась на ветку, а это метра три высоты, к тому же на другом берегу.

     - А и хуй с тобой! – сказал я вслух и дернул удочку.  Леска оборвалась как раз по поплавку. Верхушку удилища с остатками лески сломал и сунул в карман, а обеих рыб, еще живых, нанизал через жабры на толстый стебель куколя. Теперь этих рыбок следовало делить, и не на две тысячи человек, а на оставшиеся годы жизни – сколько их там еще… Нахлебник, неудачник, несостоятельный должник. Понятно, что не станет Валентина варить уху из этих двух рыбок.

     Надо записать точный почтовый адрес Ермолиных: может, пришлю им свою книгу в подарок, когда выйдет.

     С этими благородными мыслями и попечительскими намерениями гость возвратился  к хозяевам. В мире гость к хозяевам жизни.

     Ночевать в Стуловскую я не пошел, от юношеского романтизма отказался под влиянием неудач. Хотя воображение рисовало и мирный закат, и мирный костер с закопченным чайником на рогатине, и меня самого на охапке душистого сена (откуда своровал бы, не знаю: ни копешки не виднелось поблизости). Было досадно только, что я такой неосновательный человек: приезжал с намерением вкушать покой и отдохновение, а уже через сутки обиделся на весь свет и готов уехать. Но автобус отправлялся только завтра. Ничего, еще одну ночь проведешь здесь, под деревом зеленым.  The return of the native.

     Хозяйка с таким простодушным пренебрежением отнеслась к рыбацким трофеям, что я тут же с досады отдал их кошке. А сам, хотя Саши не было, отправился слоняться по деревне: наедине с Валентиной всё было как-то неловко. Точно я ей задолжал, а не плачу.