Тарсо, Христа ради юродивая

Трудилась она и на общих послушаниях, где собирались все сестры, — на сборе бобов и винограда, на огородах и на другой подобной работе — наравне со всеми, только немного поодаль. Когда наступал перерыв на трапезу, Тарсо шла со своей кастрюлькой к поварихе, раздававшей еду сестрам, и снова отходила в сторону.

Итак, конкретными событиями Бог определил и образ ее жизни, и место, где ей предстояло прожить до самого исхода. Пустынная подвижническая жизнь. Непрестанная молитва и словесная служба Богу[40]. Только Он знал внутреннее состояние Тарсо, движения ее ума и сердца. Мы же, на основании лишь некоторых внешних событий жизни блаженной, знаем очень немногое.

Сестра Марина рассказывала, как однажды застала Тарсо, когда та не знала, что за ней наблюдают: «У нас в монастыре было всенощное бдение. Стояло лето, и служба совершалась под открытым небом. Светила луна. Когда началось повечерие, я пошла посмотреть, как дела у Тарсо. Тогда она жила в лачуге из досок. Снаружи Тарсо видно не было. Я потихоньку подошла к лачуге, так что она не могла меня заметить, и посмотрела в щель между досками. Тарсо стояла и молилась, осеняя себя крестом и непрестанно повторяя шепотом: “Пресвятая Богородица, помоги мне, грешной! Помоги мне, Матерь Божия, Владычица моя, прошу Тебя!” Я слушала ее, сколько могла, а когда возвратилась на бдение, уже пели стиховны после литии».

* * *

Внешний вид Тарсо стал выражением аскетического и исихасткого духа ее подвижнической жизни. Это касалось и ее кельи.

Вначале Тарсо носила черную рясу, причем старалась, чтобы та выглядела похуже. Она сшила ее сама. Там были огромные широкие карманы, в которых она носила богослужебные книги, Священное Писание, Псалтирь и много чего еще. С годами ее одежда всё больше и больше соответствовала духу юродства, делалась грязной и нелепо-смешной.

Частая гостья Тарсо так описывает ее одежду: «Она носила рваный грязный балахон, когда-то белый, а сверху — некогда черный подрясник покороче. К балахону был пришит огромный внутренний карман, в который можно было поместить все, что угодно, хотя у нее не было ничего. Зимой, стараясь хоть как-то согреться, она надевала сверху три-четыре непромокаемых нейлоновых плаща, один поверх другого, а на плечи, словно пелерину, — коричневое полотенце с хитро пришитой ленточкой».

* * *

Особенно старалась Тарсо скрыть красоту своего лица, которую подвижническая жизнь только подчеркнула, а более всего — скрыть свои прекрасные глаза, в которых можно было увидеть кусочек изумрудного неба. Она носила очки с толстыми стеклами, дужки которых связывала сзади проволокой. Когда ей нужно было что-то прочитать, она подносила текст к самым глазам. Однажды, беседуя с одной своей гостьей, Тарсо сказала: «Я все отдала, сестричка моя, что мне еще отдать? Отдала даже мои глаза». Благочестивая сестра не поняла смысла этих слов. Однако позднее узнала, что, когда Тарсо была моложе, какой-то мужчина, посетивший монастырь, восхищался красотой ее глаз. Тарсо услышала это, пошла в монастырь, взяла очки с толстыми стеклами, надела их и в результате испортила зрение.

Кроме того, в первые годы жизни при монастыре, после того как кто-то ей сказал, что у нее красивый нос, Тарсо стала закрывать его черной лентой поперек лица, которую смастерила сама. Эту ленту она сняла с лица, только когда начала стареть.

Она также старалась постоянно держать голову низко опущенной и глядеть в землю. Она говорила: «Коричневый цвет земли — это мой цвет».

Вдобавок ко всему она носила резиновые дырявые башмаки, всегда старые, завязанные ржавой проволокой и обязательно непарные.

* * *

Размеры ее кельи не позволяли поставить там кровать, как у всех нормальных людей. В этой келье можно было поместиться только согнувшись или сидя. Лежа она не спала сорок пять лет. Лишь попав в больницу, она стала спать на кровати, да и то ее мучила совесть «за такую роскошь».

Внутри ее кельи был полный беспорядок. Разворошенные узлы со старой скомканной одеждой и одеялами, жестянки из-под консервов для кошек, всевозможный мусор и брошенные мелкие вещи — все это образовывало кучу всякого хлама и все вместе напоминало мусорную свалку.

В углу кельи была большая скамейка, устроенная из пары шлакоблоков и мешка цемента, окаменевшего и скукоженного после дождя. В молодые годы Тарсо, подобно собаке, забивалась под какой-нибудь куст, в старости же ее можно было найти приткнувшейся на этой скамейке, с опущенной головой. Даже когда в последний год жизни Тарсо поселили в монастырской келье для престарелых, по ночам блаженную часто находили сидевшей под открытым небом где-нибудь на бордюре и мокнувшей под дождем.

* * *

Пища Тарсо всегда была очень скудной. Это обнаружилось в последние дни ее жизни, в больнице. Она оказывала послушание, соглашаясь есть суп, но когда ее уговаривали съесть больше, Тарсо отказывалась: «Я уже наелась, съела четыре ложки». Это был ее предел.