Тартарен на Альпах

Вкусъ ли національной стряпни, или радость встрѣтить земляка, милѣйшаго Бонпара съ его неисчерпаемою фантазіей, такъ подѣйствовали на пріятелей, но дѣло въ томъ, что усталости и дремоты — какъ не бывало; потребовали шампанскаго, развеселились, послышались смѣхъ и громкіе крики, сопровождаемые энергическими жестами, выраженіями дружескихъ чувствъ.

— Теперь я съ вами… не покину васъ, — говорилъ Бонпаръ. — Мои перувіянцы уѣхали… Я свободенъ…

— Свободенъ!… Славно!… Завтра же мы съ вами отправляемся на Монъ-Бланъ.

— А, вы завтра хотите на Монъ-Бланъ? — довольно сдержанно спросилъ Бонпаръ.

— Да… вырву изъ-подъ носа у Костекальда… Онъ пріѣдетъ, онъ — хвать, фю-фю!… нѣтъ Монъ-Блана… Вѣдь, мы вмѣстѣ, Гонзагъ?

— Вмѣстѣ, вмѣстѣ… Вотъ только какъ погода… Въ это время года не всегда можно, — гора бываетъ недоступна…

— Ну, вотъ еще, недоступна! — проговорилъ Тартаренъ, сощуривая глаза и посмѣиваясь смѣхомъ авгура, котораго, однако же, Бонпаръ какъ будто не понялъ.

— Пойдемте пить кофе въ залу… Мы посовѣтуемся со старикомъ Бальте. Онъ по этой части дока, долго служилъ проводникомъ, двадцать семь разъ побывалъ на Монъ-Бланѣ.

— Двадцать семь разъ! Boufre! — воскликнули въ одинъ голосъ пораженные делегаты.

— Ну, Бонпаръ, пожалуй, и убавитъ… — замѣтиль президентъ недовольнымъ тономъ, въ которомъ сквозилъ оттѣнокъ зависти.

Въ залѣ семейство пастора продолжало свою переписку приглашеній; самъ пасторъ съ супругою дремали надъ шашечною доской; худой шведъ апатично помѣшивалъ свой грогъ ложечкой. Появленіе тарасконскихъ альпинистовъ, подогрѣтыхъ шампанскимъ, само собою разумѣется, нѣсколько отвлекло дочерей пастора отъ ихъ пригласительныхъ билетовъ. Никогда въ жизни эти юныя дѣвицы не видывали, чтобы кто-нибудь пилъ кофе съ такимъ избыткомъ мимики и выразительности взглядовъ.

— А сахару, Тартаренъ?

— Да что вы, командиръ?… Развѣ не знаете?… Съ поѣздки въ Африку!…

— А, да, виноватъ… Тэ! вотъ и monsieur Бальте!

— Садитесь, садитесь сюда, monsieur Бальте.

— Vive monsieur Baltet!… Ah! ah!… fen de brut!

Окруженный, чуть не тормошимый этими господами, которыхъ онъ никогда не видывалъ, старикъ Бальте улыбался спокойною улыбкой. Крѣпкій савоецъ, высокій, широкій, съ неторопливою походкой, крупнымъ лицомъ, онъ смотрѣлъ на нихъ смышленнымъ взглядомъ еще молодыхъ глазъ, составлявшихъ большой контрастъ съ головою, лишенною волосъ, которые онъ потерялъ едва не замерзнувъ на зорѣ въ снѣгахъ.

— Такъ вамъ желательно взобраться на Монъ-Бланъ? — сказалъ онъ, оглядывая тарасконцевъ почтительнымъ и, въ то же время, насмѣшливымъ взглядомъ.

Тартаренъ хотѣлъ отвѣчать, но Бонпаръ поспѣшилъ предупредить:

— Не правда ли, что время года теперь неблагопріятно?

— Я не скажу этого, — отвѣтилъ бывшій проводникъ. — Вотъ господинъ шведъ отправляется завтра, а къ концу недѣли я ожидаю двухъ американцевъ, которые тоже пойдутъ на гору. Одинъ изъ нихъ даже совсѣмъ слѣпой.

— Знаю. Я встрѣтилъ его въ Гужи.

— А, вы были въ Гужи?

— Да, съ недѣлю назадъ, при восхожденіи на Юнгфрау…

Барышни, писавшія евангелическія приглашенія, навострили ушки и повернули головки въ сторону Тартарена, который сразу получилъ особливое значеніе въ глазахъ молодыхъ англичанокъ, отчаянныхъ лазальщицъ но горамъ, ловвихъ во всѣхъ родахъ спорта. Онъ былъ на Юнгфрау!

— Походецъ знатный! — сказалъ старикъ Бальте, поглядывая съ дѣкоторымъ удивленіемъ на фигуру П. А. К.

Между тѣмъ, Паскалонъ, сконфуженный присутствіемъ дамъ, проговорилъ, краснѣя и запинаясь:

— Разскажите-ка… про… какъ его… про обрывъ.

— Дитя! — снисходительно улыбнулся президентъ и, все-таки, началъ разсказъ о своемъ паденіи, сперва въ довольно отрывочномъ видѣ и равнодушнымъ тононъ, потомъ, увлекшись, онъ продолжалъ уже со всѣми жестами, съ воспроизведеніемъ въ лицахъ отчаяннаго положенія на веревкѣ надъ пропастью и т. д.

Пасторскія дѣвицы вздрагивали, пожирая разскащика своими холодными англійскими глазами.

Во время наступившей затѣмъ паузы раздался голосъ Бонпара:

— На Чимборазо, для перехода черезъ пропасти, мы никогда не связывались веревкой.

Делегаты переглянулись. Своею тарасконадой Бонпаръ перещеголялъ ихъ всѣхъ.

— Ну, Бонпаръ… вотъ это такъ! — прошепталъ Паскалонъ въ наивномъ удивленіи.

Но старикъ Бальте принялъ въ серьезъ Чимборазо и возсталъ противъ обычая не привязываться веревкой; по его мнѣнію, невозможно пускаться черезъ горные ледники безъ хорошей веревки изъ манильской пеньки. Если одинъ поскользнется или сорвется, другіе его удержатъ.

— Если не оборвется веревка, monsieur Бальте, — добавилъ Тартаренъ и припомнилъ катастрофу на Монъ-Сервенѣ.

— Тамъ, на Сервенѣ, не веревка лопнула, — сказалъ хозяинъ, взвѣшивая каждое слово, — тамъ задній проводникъ пересѣкъ ее ударомъ кирки.

И на выраженіе Тартареномъ негодованія за такой поступокъ онъ возразилъ:

— Извините меня, государь мой, проводникъ былъ вправѣ это сдѣлать. Онъ понялъ невозможность сдержать упавшихъ и перерѣзалъ веревку, чтобы спасти жизнь себѣ, своему сыну и путешественнику, котораго онъ сопровождалъ. Не сдѣлай онъ этого, было бы семь жертвъ, вмѣсто четырехъ.