Тартарен на Альпах

На четверенькахъ ему показалось удобнѣе; онъ такъ и остался, такъ и продолжалъ свой путь, заметая снѣгъ полами своего ульстера. При этомъ онъ не терялъ полнаго спокойствія и разсказывалъ находившимся по близости, какъ онъ въ Кордильерахъ точно такимъ манеромъ взошелъ на гору въ десять тысячъ метровъ вышины. Онъ не пояснялъ, во сколько, примѣрно, времени онъ это продѣлалъ; но полагать надо, что не особенно быстро, судя по тому, что на ночлегъ онъ попалъ часомъ позднѣе Тартарена, весь въ снѣгу и съ закоченѣвшими отъ холода руками въ вязаныхъ перчаткахъ.

Сравнительно съ хижиною Гужи, станціонный домъ des Grands-Mulets, выстроенный общиной Шамуни, можетъ почитаться совершенно комфортабельнымъ. Когда Бонпаръ добрался до кухни, гдѣ былъ разведенъ большой огонь, то Тартаренъ и шведъ уже давно просушивали свою обувь и слушали разсказы трактирщика-хозяина, окостенѣлаго отъ лѣтъ старика съ длинными бѣлыми волосами, выкладывавшаго передъ путешественниками драгоцѣнности своего маленькаго музея.

Зловѣщее впечатлѣніе производитъ этотъ музей, составленный изъ памятниковъ всѣхъ катастрофъ, случившихся на Монъ-Бланѣ за сорокалѣтній періодъ времени, въ теченіе котораго старикъ держитъ станцію. Вынимая различные предметы изъ витрины, онъ разсказываетъ плачевныя исторіи ихъ происхожденія… Съ этимъ лоскутомъ сукна, съ этою жилетною пуговицей связано воспоминаніе объ одномъ русскомъ ученомъ, снесенномъ ураганомъ на ледникъ Бренны… Вотъ этотъ осколокъ челюсти остался послѣ одного проводника знаменитаго каравана, состоявшаго изъ одиннадцати человѣкъ путешественниковъ и носильщиковъ, погребенныхъ снѣговою бурей… Въ сумракѣ догорающаго дня, при блѣдномъ отблескѣ снѣга, эта выставка замогильныхъ останковъ, сопровождаемая монотоннымъ повѣствованіемъ, производила тѣмъ болѣе удручающее впечатлѣніе, что разскащикъ старался въ патетическихъ мѣстахъ придать особенную чувствительность своему дребезжащему голосу, чуть не плакалъ, развертывая зеленую вуаль англичанки, задавленной лавиной въ 1827 году.

Какъ ни старался Тартаренъ успокоивать себя тѣмъ, что все это случилось давно, въ то время, когда "компаніей" еще не были организованы совершенно безопасныя восхожденія, тѣмъ не менѣе, его сердце болѣзненно сжималось отъ мрачныхъ исторій старика, и онъ вышелъ немного освѣжиться на воздухъ.

Наступившая ночь закрыла уже всѣ низы; Боссоны едва были видны и казались очень близкими, а вершина Монъ-Блана еще свѣтилась, окрашенная розовыми тонами скрывшагося солнца. Южанинъ пріободрился было отъ этой нѣжной улыбки природы, когда позади его появилась фигура Бонпара.

— А, это вы, Гонзагъ… Какъ видите, я вышелъ подышать свѣжимъ воздухомъ… Этотъ старикъ тоску пагналъ своими исторіями…

— Тартаренъ! — заговорилъ Бонпаръ, крѣпко сжимая его руку. — Тартаренъ, надѣюсь, что съ насъ довольно, и что вы теперь же покончите эту смѣшную экспедицію.

Великій человѣкъ тревожно вытаращилъ глаза на товарища.

— Это еще что за штуки?

Тотда Бонпаръ началъ расписывать ужасающую картину тысячи смертей, которыми грозятъ имъ пропасти, обвалы, порывы вѣтра, снѣгоныя бури… Тартаренъ прервалъ его:

— Эхъ вы, шутникъ!… А компанія-то на что?… Развѣ Монъ-Бланъ не обдѣлана, какъ другія горы?

— Обдѣлана?… Компанія?… — проговорилъ озадаченный Бонпаръ.

Онъ ни слова не помнилъ изъ своей тарасконады. Тартаренъ слово въ слово повторилъ ему про компанейскую Швейцарію, про заарендованныя горы, про разсѣлины съ театральными приспособленіями. Бывшій буфетчикъ клуба засмѣялся:

— Какъ, и вы повѣрили?… Да, вѣдь, это же такъ, къ слову пришлось… Мало ли что говорится между тарасконцами, надо же понимать…

— Стало быть, — спросилъ встревоженный Тартаренъ, — и Юнгфрау не была подготовлена?

— Да ни чуточку!

— И если бы веревка оборвалась?..

— Ахъ, мой бѣдный другъ…

Герой закрылъ глаза, поблѣднѣлъ отъ ужаса и съ минуту не могъ выговорить ни слова… Передъ нимъ лежалъ задернутый полумракомъ грозный пейзажъ съ зіяющими пропастями, въ его ушахъ все еще звучалъ плаксивый голосъ старика.

— Э, да ну васъ совсѣмъ!… - Тартаренъ колебался; но тотчасъ же ему вспомнился Тарасконъ съ своими обывателями, вспомнилось знамя, воображеніе подсказало, какъ онъ водрузитъ его на недосягаемой высотѣ; затѣмъ онъ сообразилъ, что съ хорошими проводниками, съ такимъ надежнымъ товарищемъ, какъ Бонпаръ… что, наконецъ, побывалъ же онъ на вершинѣ Юнгфрау, — такъ почему же не попытать взобраться на Монъ-Бланъ?

И, положивши свою широкую руку на плечо пріятеля, онъ началъ твердымъ голосомъ:

— Послушайте, Гонзагъ…

XIII