Татьяна Москвина Смерть- это все мужчины

Тут в его сознание, многоутруждённое от соединения обрывков распавшихся времян, приплыло нечто уж и вовсе старорежимное, и губернатор сказал, глядя перед собой синими аргентинскими очами: - Анна Сергеевна нездоровы.

7

Я ему понравилась. Если бы не Коваленский, не миновать бы мне познавательной экскурсии по дочкиному дому, а не то и баньки истопленной. Но на своего советника губернатор поглядывал с иронической опаской. Советник был подложный, фальшивый, но подложили его такие силы и царства, с которыми Никите Богдановичу ссориться не приходило в голову.

Мы ели не на серебре, а из простых белых фаянсовых тарелок с золотой каймой, да и в целом я не заметила в быту губернатора бьющей в нос роскоши подробностей. Он, наверное, любил имущество немудрёное и надёжное - землю, дома.

Попили чаю с пирогами, потом губернатор сыграл нам на баяне, а на прощание похлопал Кова-ленского по плечу:

– Давай, Лев Иосич, собирай интеллигенцию, поговорим чуток. Только без демшизы, ладно? И заполошных всяких не зови. И которые в наше дупло по сто писем на дню пишут - не надо, а то они как глухари. Разговор только попортят. И ты вот что, как до дела дойдёт, шепни мне - кто там кого, кто писатель, кто ваятель. Чтоб людей не обидеть. И вы, Сашенька, приходите, - приветливо оскла бился Геннадий Савельевич. - Вот мы с Львом Иосичем организуем круглый столик, вам это мо жет быть интересно.

Он помолчал, словно хотел что-то сказать и не решался. В воздухе шла незримая битва, и губернатор всё-таки подбодрил свои войска победоносным заявлением. - Я ведь, Лев Иосич, никого не боюсь.

Из него пёрла сила, простая как мычание. Она не была тёмной. Я вообще не ощущала её цвета. Какого рода эти воины? Кому они служат? Кто их хозяин? Проворные жуки на трупе родины - может, и так. Гниющую плоть надо ликвидировать. Растащить кусками по норкам, по кусточкам, по семеечкам

Коваленский ничуть не удивился и не смутился. И за ним бьша сила - тайная, гибкая, хитрая. Она не пёрла, а струилась юркими змейками.

– Я знаю, господин губернатор. И все это знают - что вы никого не боитесь. - А хорошо, правда, когда все это знают? - Очень хорошо, Иван Васильевич.

– Так, значит, советник, бывает всё на свете хорошо? - Бывает, Василий Иванович. Редко, но бывает! На обратном пути я смотрела в мартобрьскую тоску за окном. Под крылом тянулись бедные поля многограбленая грешная земля... Коваленский, эстет со стажем, выбрал шофёра куда толще себя - выигрышный фон. Здоровяк пробовал было развить тему неслабо живёт наш губер, но Лев убил её энергичным молчанием. Кстати, ковален-ского водилу чин чинарём, как при барах, покормили на кухне. - Зайдёшь ко мне? - Нет. - А в кафе посидим? - Только недолго.

– Женщина повышенной ясности, - хмыкнул Коваленский. - Без подтекстов. - Я же, Лёвушка, из простых. - Как раз мещанки-то и любят жеманство.

– Я уже не мещанка. Я честный разночинец, мыслящий пролетариат. Нам подтексты не по карману.

Мы зашли в порядочное кафе на Гороховой. Коваленский сделал заказ, и оковы его спали.

– Ух ты, наконец можно выпить спокойно. Ну, что скажешь - хорош чёрт?

– Губернатор? Как посмотреть. Мы на него шесть годков, между прочим, любуемся, это тебе всё в диковину. По-домашнему он, конечно, съедобнее. А в общем - сильная и весьма неглупая скотина. - Скотина? Может быть. Но он и работник. - Он работник в свой мешочек.

– А других не бывает! Ты знаешь, сколько их, таких, по всей России? Да, у них аппетит - нам не приснится. И поэтому они шевелятся, а кроме них

– никто шевелиться не будет. Нам молиться за них, за родимых начальничков, надо, чтоб их кровь бурлила, чтоб у них каждый день вставало на собственность, на денежку, чтоб они сон теряли и покой, завидев, где что плохо лежит. Потому что всё плохо лежит, если нет рядом такого вот голубчика. Что ты там днём говорила - не надо идеологии, а надо ходить по земле и плакать. Ну, ходи плачь. Тьгсяч десять вас, я думаю, по стране наберётся, вы откройте движение, наметьте маршруты и айда плакать. Но когда отрыдаетесь, по сторонам посмотрите - там и видно будет, что народ плакать не собирается. Вспомни историю с Чернобылем, как их от смерти отдирали, а они всё ручонками цеплялись - за холодильники, за коровушку, за худые пожитки. Никого не удивляют дачники, повесившие огородного вора на дереве - наверное, на берёзке повесили, не помню. Это было бы так национально... Что-то случилось у нас с чувством собственности, воспалилось, болит. Человек точно кричит - отдайте мне моё, а не то сам заберу. И нужна идеология, нужен порядок слов, нужно как заклинание твердить что-то сверхбытовое, красивое, государственное. Да, обыватель скажет - «э, вы всё врете», и всё-таки попрётся голосовать, поддерживать, одобрять, будет смотреть разные там бесовские инаугурации и водить детёнышей на праздничный салют...