Татьяна Москвина Смерть- это все мужчины

Мама, рыженькая от хны, к которой питала давнее пристрастие, уверенная в её исключительной пользе, худая, коротко стриженная, мрачная, составляла выпуклый контраст с воодушевлённой, громогласной Валей. Для Вали сегодняшнее мероприятие было чем-то вроде ответственной светской вечеринки. Она объявляла названия салатов и сама порывалась разливать водку - по скверной привычке, обретённой в семилетнем женском одиночестве. В её возрасте мужчину можно было найти разве в зоне или непосредственно у ворот лечебно-трудового профилактория. Сколько же лет Олеж-ке-брательнику? Где-то двадцать три-двадцать четыре. Смотри-ка, уже водку хлещет. Леонтий предусмотрительно сел так, чтобы от Вали его отделяли войска защиты: погранотряд - Галя и нейтральная территория - Олег. Он предчувствовал контуры грядущего скандала. В речах Вали проступала неумолимая тема.

Если речь заходила о том, какая чудесная женщина была бабушка Федосья, Валя намекала, что даже удивительно, как от разных сволочей рождаются хорошие люди, а от хороших людей - всякая сволочь. Когда стали уважительно вспоминать бабушкин возраст и пройденный ею жизненный путь, Валя объясняла, что да, некоторые всю жизнь пашут и отвечают за своих детей и родителей, а некоторые всю жизнь околачивают груши одним местом, и хоть бы им хны. Всплывший в водах разговора покойный дед Кузьма, инвалид Отечественной, померший в пятидесятых, не принёс мира под оливы. Валя указала собравшимся, что дед и бабка жили душа в душу, после смерти Федосья оставалась верна мужу, хотя могла преспокойно отбить такового у соседки, и вообще таких мужчин и женщин больше нет и не предвидится, а кругом одно дерьмо совковое, которое детей бросает, родителей бросает и живёт припеваючи, в отличие от порядочных. Невинное замечание Гали о том, что ливи-зовская водка что-то испортилась, вызвала тираду Вали, мол, в нашей стране много что портится, особенно мужики, а бабы, кстати, напрасно думают, что можно построить своё счастье на чужом горе и горбу заодно...

Мама быстро опьянела и скорбно поджимала губы. Иногда она торопливо гладила меня по руке и словно что-то хотела сказать. Она была согласна с Валей, но обнаружить солидарность никак не могла. Петрович молчал. Он был из породы мужиков, которые пьют вне Логоса, потом вдруг выкрикивают что-нибудь увесистое, вроде «Да! Вот так! И всегда пусть!», причём сопровождают текст мерными ударами кулака об стол... В реакциях Олежки-бра-тельника, особенно в его экстатическом смехе после иных реплик Вали, чувствовался оловянный привкус лёгкого дебилизма.

Закуски Валя приготовила много, взошла даже на «оливье» в эмалированном тазу. Вилки и стопки, естественно, все были разномастные. А скатерть хорошая, холстинка с мережкой по краям. Федосья бы одобрила. Она знала толк в уюте-вязанные крючком салфетки, вышитые полотенца, кружевные покрывала, узорные скатерти, по душки-думочки, украшенные бисером... Руко-делие. Мама уже ничего не умела, какое там! Стихи и песни вокруг костра. Быт-уют - это для мещан...

Фирсов не чувствовал никакого напряжения в кругу моих родичей, смотрел весёлыми глазами, с удовольствием опрокидывал стопку и шептал мне на ухо смешные безделицы. Наконец Леонтий созрел для чего-то заветного.

Он не без усилия поднялся и приказал всем налить.

– Мы сегодня проводили в последний путь Фе-досью Марковну Зимину. Мать, бабушку, свекровь, кому чем она приходилась, все знают. Я верю-там что-то есть. - И папаша пальцем указал на потолок. -Там есть! И там - разберут. Там примуг мою мать, как чистое золото. И она посмотрит оттуда - сюда и скажет нам всем: детки мои, живите с миром, не обижайте друг друга. Жизнь так коротка!

– Да, - сказала я. - Жизнь коротка, но тянется долго. Папа вздохнул.

– Доча, ты у нас знаменитый человек, мы гордимся тобой, но дай мне сказать... В жизни не всё получается так, как хочешь. Бывают повороты судьбы. И наша история русская - не тротуар Невского проспекта. И мы сами - не ангелы. Так давайте помянем Федосью Марковну, которой вся жизнь была - беззаветное служение нам с вами.

– Да, вот именно, - встряла Валя. -Там разберут. Там разберут, что я семь лет за Федосьей ходила, а сын её родной месяцами не звонил.

– 

– Валентина! - завопил Леонтий. - В память моей мамы и бабушки твоего сына будь человеком. Я скоро уйду за ней, понятно тебе? Ты успокоишься тогда?

– Уж давно б ушёл, если сам был бы человеком. У нас только дерьмо всякое плавает до ста лет, на-вроде Сергея Михалкова. Ты ещё десяток жён можешь завести, а чего? Нет такого пня гнилого, чтоб бабы не подобрали.

Тут встала мама и, неотрывно глядя на бабушкин портрет, отчеканила учительским голосом - «В память о Федосье Марковне я хочу прочесть стихотворение русского поэта Некрасова...»

Невыносимо. Я сказала Фирсову, что мы уходим, и резко вышла из-за стола. Я бежала по лестнице, Андрюша за мной.

– Аль, ты что? Аль, подожди, не беги ты так. Ты что сорвалась как ошпаренная? Что случилось-то?

Я остановилась и посмотрела в его милое, добродушное, встревоженное лицо. Силы оставили меня, я обняла его и заплакала.