Татьяна Тарханова

Глинск рос на глазах Татьяны, и ей казалось, что бесконечный людской поток из деревни навсегда оседает в этом городе. Но на вокзале она увидела, что, принимая новых людей, Глинск в свою очередь теряет какую-то часть жителей, которых почему-то не удовлетворяет его жизнь. Объять и понять весь этот сложный процесс перемещения огромных людских масс она еще не могла. Народная мудрость гласит, что от добра добра не ищут. Но если она применима была к тем, кто уходил из деревни в Глинск, то как было объяснить, что из Глинска тоже во все концы страны уезжали люди? Татьяну тоже манил к себе Ленинград. Он сулил ей все, требовал только одного — сдать приемные экзамены. А таких, как она, было в Глинске немало. А сколько уезжало людей, чтобы поступить на работу или просто жить в большом городе? Глинск, вполне устраивавший вчерашнего жителя деревни, для многих коренных его обитателей был наполнен непреодолимой скукой провинциального однообразия, и им представлялось, что стоит приехать в Ленинград или в другой большой город, как вся их жизнь переменится и наступит что-то новое, настоящее, хотя что именно — они сами толком сказать не могли. Если бы Татьяна могла понять все, что произошло за последние годы в Глинске, она бы представила себе волну людей, которые, как и Тархановы, хлынули в город, постепенно занимая не только его окраины, но и угол за углом, комнату за комнатой, квартиру за квартирой на его старых, давно обжитых улицах. А когда там нельзя было селиться, недавний житель деревни устремился в новые дома. Теперь он уже теснил старых, кадровых огнеупорщиков, которых в соответствующих организациях утешали: ну конечно, у вас разрослись семьи, вам тесновато, но ведь в тесноте, да не в обиде. А куда девать пришельцев? Над иными крыши нет. О, этот новый житель города не страдал скукой сбежавшего провинциального обывателя, его не томило какое-то неосознанное внутреннее беспокойство, он смотрел на жизнь трезво и практически. Да разве снилось ему, что придет время — и он займет хоромы, где некогда жил купец, какой-нибудь акцизный чиновник или преподаватель греческого языка? Вот чьи хоромы ему доставались. А вместе с ними он завоевал и город. Шутка сказать — город! Магазины, столовые, кино — все к твоим услугам. И баню не надо топить, и воду таскать не надо, и голиком полы тереть нет необходимости. И милиционеры на улицах! Это они тебя охраняют. И электричество кругом. Это оно тебе светит. И любо по асфальту тротуара степенно пройтись. Чудаки же люди, бросающие такую жизнь! Что им надо, чего ищут по свету? Свою распыленную родню, пристанище для души? Но господь с ними. Освободили квартиры, и за это спасибо. И вот новые хозяева города через семнадцать лет после того, как начали с Раздолья свое вступление в Глинск, посылали сегодня своих детей учиться из маленького города в большой. Это начинало самостоятельную жизнь уже родившееся в городе второе поколение. Дети искали большее, чем нашли отцы.

Поезд из Глинска отправлялся поздно вечером. Провожать Татьяну на вокзал пришли все Тархановы. Даже Лизавета. Последний год она все время прихварывала, а однажды, проснувшись среди ночи, почувствовала, что не может говорить. Но немота сразу же прошла, и ей не придали никакого значения. Только после побаливала правая рука. Ну, да мало ли что болит, когда скоро пятьдесят! То рука, то нога, а то еще поясницу схватит — ни сесть, ни встать. Пожалуй, из всех Тархановых только Лизавета не радовалась тому, что Татьяна уезжает из Глинска. Она так рассчитывала на помощницу — молодую, сильную, которая смогла бы хозяйствовать и по дому и на огороде. У Лизаветы было такое чувство, словно она взрыхлила землю, засеяла ее, и не то что ничего не выросло на этой земле — вырос урожай, и очень хороший, да только вдруг отняли его, не ей он достался. Ради чего старалась? Но она не скажет Танюшке. Пусть едет. И чтобы не подумала — сердита на нее бабка, недовольна чем-то, — надо сказать что-нибудь ласковое, улыбнуться. Но почему так отяжелел язык и лицо словно одеревенело? Да что же это такое с ней? Словно кто-то расколол ее от головы до ног на две половины, и правая половина тянет к земле, а земля вдруг разверзлась, и все рухнуло — деревянный настил перрона, вокзальная крыша, и в голове завыли паровозные гудки, резкие, неумолчные и нестихающие, вызывающие нестерпимую боль.

Игнат едва успел подхватить Лизавету. Кто-то вызывал «скорую помощь», какие-то люди унесли ее в машину с красным крестом, а Игнат шел рядом и только говорил, не будучи уверенным, что она его слышит: «Обойдется, Лиза, все обойдется», — и не понимал, зачем он здесь, на станции, когда у него такая беда. Только после того, как Лизавету увезли, он вспомнил о Татьяне.

— Ты поезжай, а я в больницу.

— Я не поеду!

— Экзамены...

— Я должна знать, что с бабушкой.

— Мы напишем, — сказал Василий.

— Нет, нет, — стояла на своем Татьяна. — До экзаменов еще целая неделя. Я успею.