Татьяна Тарханова

Татьяна работала по вечерам. Сергей приходил часто. Он помогал ей заполнять карточки и составлять инвентарную опись, но преимущественно сидел в мягком кресле, читал театральные мемуары и, отрываясь от книжки, то болтал о каких-нибудь пустяках, то весьма серьезно говорил о значении агрохимии для почвоведческой и микробиологической наук. Он верил в себя, в свою будущую кандидатскую работу и в свое счастье. Ему действительно очень везло в жизни, и, что бы он ни задумывал, все исполнялось как-то само собой, без больших усилий и волнений. Он воспринимал свои удачи как должное, как будто они были ему положены. Он рассказал Татьяне, что его дед был в гражданскую войну партизаном, отец одним из первых вступил в колхоз. Анкета Сергея Хапрова была чистой, как прозрачное стекло. Он гордился этой анкетой, и она придавала ему уверенности в жизни. Ну, и, конечно, личные способности. Ему все давалось легко. Из школы — в институт, из института — в агрохимлабораторию Глинска, после агрохимлаборатории, он не сомневался, — снова институт, но уже не студенческая скамья, а кафедра. Все было настолько просто и ясно, что когда кто-нибудь из товарищей ему завидовал, он удивлялся этой зависти. Просто на свете существуют разные люди. Даже внешность Хапрова — он был высокий и сильный — как бы оберегала его от неприятностей. Таких не задевают, таким приятно смотреть в глаза. Недаром сам Сергей считал себя парнем и общительным, и веселым, и хорошим.

Но в эту теплую августовскую ночь, провожая Татьяну, он был неразговорчив, грустен, ни разу не пошутил.

— Сережа, у вас неприятности?

— Какие могут быть у меня неприятности? Институт включил в комплексную бригаду для изучения влияния удобрений на развитие микроорганизмов в почвах северных районов... Это ведь моя тема.

— И все же...

— Но ведь для этого надо ехать в Архангельск. И ехать на три месяца. Вы понимаете, на три месяца.

— Не понимаю.

— Девяносто дней.

— А в году триста шестьдесят пять, — рассмеялась Татьяна.

— Нет, вы не хотите меня понять. Ехать надо завтра утром... Завтра, вы понимаете?

— На вашем месте я поехала бы с удовольствием.

— Все ясно, — грустно развел руками Сергей. — Все абсолютно.

— Новые места, интересная работа...

— Ну, конечно...

— И вы будете писать мне.

— А вы будете ждать моих писем? — оживился Сергей.

— Да.

Этот предотъездный вечер мог бы закончиться как-то иначе. Но когда они подошли к Раздолью, из-за угла им навстречу вышел Игнат.

— Ночи-то темные, — сказал он. — Хотел встретить тебя.

— Меня Сережа провожает.

Игнат усмехнулся.

— Это, конечно, надежнее. Тогда уж я пойду.

— Постой, деда, — она протянула руку Сергею. — Вам надо собраться в дорогу. До свидания, Сережа. Не забудьте, я жду ваших писем.

Простившись, Хапров постоял, подумал: да так ли везет ему в жизни, как это кажется другим?

Игнат и Татьяна шли ночной, слабо освещенной улицей Раздолья. Татьяна рассказывала о библиотеке, о предстоящем возвращении театра. Игнат перебил ее.

— Приглянулся Сергей?

— Он хороший, деда.

— Я в твои дела, Танюшка, не вмешиваюсь, но все-таки, раз хорош, нечего от нас прятать. Пусть приходит.

— Он завтра уезжает на три месяца. Ты же слышал, мы прощались.

— Вон оно что... А я думал, вы до завтра. А вы на три месяца. Тогда, как говорится, все ясно. — И подумал: не Сергей, так другой объявится. Растил, берег, да все равно не убережешь. Но то, что это неотвратимое должно случиться не сегодня и не завтра, успокоило Игната, и он поспешил обрадовать Татьяну.

— А Лиза-то наша вечером сама вокруг стола прошла.

— Увидишь, деда, она на будущий год и огород поливать будет.

— Ты-то как, учиться поедешь или работать останешься?

— Не знаю... Как подготовлюсь...

— Может быть, лучше за книги сесть?

— Не говори так, деда. Я буду работать. Я иначе не могу.

Но теперь вечера, которые она по-прежнему проводила в театральной библиотеке, потеряли свою волнующую прелесть. Оттого, что Сергей не сидит в глубоком мягком кресле, не поддерживает стремянку, когда нужно поставить книгу на верхнюю полку, не провожает ее в Раздолье, стало грустно. Театр вернулся с гастролей. Она видела перед собой много людей, и всегда находился услужливый человек, который готов поддержать стремянку и даже проводить до дому, а ощущение грусти не исчезло. Ей не хватало именно Сергея. В этом она убедилась, когда получила его первое письмо. Оно как бы вернуло его. Он снова был с нею: в библиотеке, по дороге в Раздолье, даже дома.

— Ты влюблена, — сказала ей Уля, когда Татьяна радостная, сияющая пришла к ней домой и протянула письмо Сергея.

— Глупости! Просто интересное письмо.

Дроботов как-то, зайдя к ней в библиотеку, сказал, что он беспокоится за племянника: уехал, и ни слуху ни духу. Татьяна не сразу призналась, что он пишет ей. Лишь через несколько дней она спросила:

— Иннокентий Константинович, от Сергея еще нет ничего?

— Паршивец, как всегда легкомыслен.

— Вы не беспокойтесь. У него все хорошо. Он мне написал.