Татьянин день. Иван Шувалов

Главных зачинщиков предписывалось отправить закованными в Казань, а менее виноватых «для страху жестоко на площади наказать плетьми при собрании народа, приговаривая, что они против злодеев должны пребывать в твёрдости».

Все эти указания Державин выполнил ревностно и расторопно, как и полагается исполнительному офицеру. И конечно же с желанием особо проявить себя в глазах высокого начальства. Потому в его голове зреет план захватить не кого-нибудь, а самого Пугачёва.

Однако свершить такое было нелегко. Как ни обкладывали зверя, он вырывался из окружения и усиливался вновь. Стремительно, как степной пожар, разливаясь всё шире и шире, мятеж двигался в киргизские степи и за Урал, тогда как главные силы правительства были стянуты значительно южнее. Коротко говоря, Державину пришлось изрядно помотаться по степным заволжским местам, где свирепствовали разбойники и где он, не знающий усталости, самолюбивый и отчаянный офицер, надеялся с помощью расставленных им застав из надёжных людей захватить главного злодея.

Несмотря на невзгоды походной жизни и служебные неудачи, которые сыпались на Державина градом, заслуженно или нет, ему в одном повезло: в сей пугачёвской круговерти он познакомился со многими высокими начальниками. И когда его, прослужившего в гвардии пятнадцать лет, выпустили не в армию, а в статскую службу, объявив его неспособным к военной, знакомства сии, несомненно, дали свои плоды.

Так, он чрез какое-то время был введён в дом князя Вяземского, генерал-прокурора Сената, где, можно сказать, стал своим человеком. Здесь же он сошёлся с обер-секретарём Храповицким, в юности подававшим поэтические надежды, и с Козодавлевым, таким же экзекутором, как и сам Державин.

Осип Петрович Козодавлев в своё время учился в Лейпцигском университете, переводил с немецкого и сам баловался стишками. У него в доме однажды Державин увидел среди гостей девицу с чёрными как смоль волосами, острым, с горбинкою носом и огненными глазами на бледном, слегка бронзовато-оливковом лице, коей было лет семнадцать. Ею оказалась Катенька Бастидонова. Она-то вскоре и стала женою Державина.

Однако Козодавлев сыграл в жизни своего нового приятеля и другую роль — сам того не ведая, выступил как бы поэтическим державинским крестным.

На первых порах Державин не сразу и поверил, что его новые приятели — Храповицкий и Козодавлев — запросто вхожи в дом Ивана Ивановича Шувалова, который недавно воротился из чужих краёв, а после них — из белокаменной, где занимался делами своего университета.

У Державина аж сердце зашлось от такого известия. Как же так, у него где-то хранятся и стихи, посвящённые сему вельможе, а он их ему ещё не вручил, не решаясь зайти, а они, его новые товарищи, там, в доме на Невском, частые гости?

С радостью переступил порог заветного дома и совсем смутился, когда спустя уже более пятнадцати лет узрел своего кумира. А тот, расплываясь в открытой улыбке, запросто вышел навстречу гостю и подал ему руку:

— Так вот вы каким стали, питомец Казанской гимназии и бывший рядовой Преображенского полка! Говорят, вы в стихах сделали заметные успехи? Надеюсь, почитаете нам из того, что сами найдёте нужным.

А у него, Державина, уже и вправду собралось немало из написанного в последние годы. Об этом, оказывается, успели поведать Шувалову Храповицкий с Козодавлевым. Ничего посему не оставалось, как теперь вынести на суд просвященному меценату свои сочинения. Их он уже читал таким знатокам поэзии, как Львов, Капнист и Хемницер, кои его опусы зело одобрили. Потому он без особой застенчивости познакомил и Шувалова со своими стихами.

Нет, это уже были не полковые безделки-мадригалы и куплетцы для конфет. Слова походили на литавры, кои Шувалову до этого приходилось слышать, пожалуй, у одного лишь Ломоносова.