Тацит П. К. Сочинения в двух томах Том II: История

32. Антоний прислал Цивилису письмо, в котором обращался к нему как к другу и союзнику и во враждебном тоне говорил о германской армии. Когда письмо это было прочитано на сходке[77], оно вызвало у солдат недовольство и подозрения. Такое же отношение встретили сообщения обо всем случившемся и в лагерях под Гельдубой. Монтану было поручено отправиться к Цивилису и потребовать, чтобы тот прекратил военные действия и перестал оправдывать лживыми предлогами войну, которую он ведет против Рима, ибо если он и вправду взялся за оружие лишь чтобы помочь Веспасиану, то дело уже сделано. Выслушав легата, Цивилис начал было хитрить и лавировать, но видя, что Монтан — человек резкий, горячий и готов на самые крайние меры, заговорил о страданиях и опасностях, которые он двадцать пять лет терпел в римских лагерях. «За все, что мне пришлось вынести, — продолжал Цивилис, — я получил достойную награду: я пережил гибель брата[78], претерпел арест и носил кандалы, я слышал, как вопили солдаты, требуя моей казни, и я имею законное право мстить за все это. Ну а вы, тревиры, вы, рабские души, какой награды ждете вы за пролитую кровь, кроме изнурительной службы, бесконечных поборов, порок, казней и барских капризов? Я всего лишь префект одной когорты, каннинефаты и батавы — лишь ничтожная часть народа галлов[79], а ведь сумели же мы стереть с лица земли их нелепые огромные лагеря, сумели зажать их в кольцо железа и голода. Если мы наберемся мужества и поднимемся на врага, мы приведем свободу на наши земли, если же разобьют нас, то все останется как сейчас, хуже не будет». Своей речью Цивилис заронил сомнения в душу легата и отпустил его, велев, однако, значительно смягчить выражения, когда тот станет передавать римлянам содержание их разговора. Возвратясь, Монтан сообщил лишь, что посольство его было неудачным; вскоре, однако, все, что он постарался сохранить в тайне, сделалось явным.

33. Оставив при себе часть войск, Цивилис поручил Юлию Максиму и сыну своей сестры Клавдию Виктору командовать когортами ветеранов, добавил к ним самых храбрых бойцов-германцев и приказал выступить против армии Вокулы. По дороге они захватили и разграбили расположенные в Асцибургии[80] зимние лагеря конного отряда. Батавы и германцы налетели на лагерь столь неожиданно, что Вокула не успел ни обратиться к солдатам с речью, ни построить армию для боя; у него едва хватило времени распорядиться, чтобы находившиеся в резерве легионеры заняли центр лагеря. Вспомогательные отряды были смяты сразу же, наша конница вырвалась было вперед, но тут же разбилась о строй наступавшего противника и в беспорядке бросилась назад, давя и опрокидывая своих. С этого момента битва превратилась в резню. Когорты нервиев, то ли по трусости, то ли по вероломству, открыли фланги римской армии, и наступающие устремились на легионеров; те побросали значки, кинулись к валу, но и здесь падали под ударами варваров. Неожиданно на поле боя появились новые силы, и ход сражения круто изменился. Когорты васконов, набранные еще Гальбой[81], были вызваны в Германию и теперь приближались к лагерю. Они услышали шум битвы и с тылу налетели на увлеченных наступлением варваров, посеяв в их рядах панику, на какую, по своей малочисленности, никак не могли рассчитывать; одни решили, что прибыли войска из Новезия, другие — что из Могунциака, но никто не сомневался, что на помощь осажденным явилась целая армия. Это вдохнуло в римских солдат новую энергию, и, рассчитывая на чужие силы, они сумели собрать свои собственные. Лучшие бойцы-батавы, сражавшиеся в пешем строю, были уничтожены, конники ускакали, захватив с собой значки и пленных, взятых в начале сражения. По числу убитых потери нашей армии были в тот день больше, но мы лишились плохих солдат, тогда как германцы оставили на поле боя весь цвет своего воинства.