Татуиро (Serpentes)

— Я… — она обхватила себя за плечи. Оглянулась. Ужасно захотелось под шкуру, к тёплому телу мастера, прижаться, обхватить ногами его ноги так, чтоб пальцами упираться в жесткую ступню. Привычно лечить его, а потом закрыть глаза и заснуть. Вот только куда придется проснуться? Картины осенней степи ворочались перед глазами, громоздились друг на друга кучей серых картонок на помойке, и становилось дурно, будто от них шёл запах гнили. Тошнота волнами подходила к горлу, и в ней показывался то грязный кадык старика, жадно глотающего водку, то оскал Карпатого, или белые, как отмокшие корни, пальцы Жуки на её колене. И вслед за тошнотой застучало, толкаясь снизу, через сердце в голову, — уйти. Уй-ти! Немедленно, уйти!!!

— Хватит, Вамма из другого мира, стой!

Найя открыла глаза и больно сглотнула, задышала хрипло. Руки вяло упали и остались лежать на коленях, вздрагивая.

Берита поднялась и, встав рядом, положила тёплую руку на её волосы.

— Твоя сила очень большая. Может быть, больше реки. А может быть… Нет, не скажу. Но ты не умеешь с ней. Ложись к мужу. Подумай о том, как взять свою силу. Тогда сможешь хотеть по-настоящему.

— И его болезнь уйдёт?

— Да.

Она помогла Найе встать и повела её к постели. Откинула шкуру волка. Стала развязывать узел тайки. Найя, отводя её руку, села на шкуру.

— Ты обещала ответы.

— Смотри-ка, упрямая!

— Это для чего? — указала рукой на развернутый узелок с семечками. А Берита снова украдкой посмотрела на яркую татуировку через всё плечо и грудь. И снова ничего не сказала о ней. Вернулась на место и села, подняв узелок, положила на колени и стала перебирать крошечные плоские семечки, следя, чтоб ни одно не упало.

— Злая любовь — сильна. Сильнее ветра и долгих дождей. Злая любовь смеётся над теми, кого мучает. Они не уйдут из её петель. И когда один любит больше, он узнает отчаяние. Тогда он уходит к зарослям таммы. Среди веток таммы с длинными колючками живут птицы. Они любятся и умирают, — шипы протыкают им грудь. Птицы-таммы не несут яиц, как лесные птичики. Кровь их падает на цветы, и те рождают ягоды таммы. Семечки в ягодах таммы — полное знание злой любви. Ты знаешь, что в мужчине, он знает, что в тебе. Твоя боль — его. Его — твоя. Когда вот так, — она лизнула кончик пальца и, показав прилипшее к нему семечко, раскрыла рот. Но не стала класть на язык, вернула на тряпку. Бережно свернула тряпицу и туго завязала концы.

— Вот и всё.

Найя вспомнила размахи медной колотушки внутри себя, а значит, внутри мастера, и как он хотел её, хотел зло и больно, почти убивал в мыслях…Чем он лучше Карпатого? Глянула на чёрную макушку над краем шкуры почти с ненавистью. И так же — на Бериту.

— В нём очень страшно, Берита. Зачем он показал мне? Я уже думала — добрый.

— В нём зверь и в нём — человек. Он устал биться один. Он кричит о помощи. Ты любишь, ты помогай.

— Да не люблю я… — Найя устала возражать, — но почему раны? Черви эти цветные?

— Цветы таммы, которым не досталось крови, пьют её сами. Собирать ягоды в густых ветках нелегко. Он не оберёгся. И цветы его ранили.

— Чёртов ваш лес.

— Твоя любовь вылечит его.

— Мы будто по кругу ходим! Сколько мне говорить! Я его…

И замолчала, прерванная стуком в дверь. Берита лицом показала, надо окликнуть.

— Кто там? — сказала Найя и подавила смешок, представив себе обитую дерматином дверь со штампованной узорчатой ручкой.

— Да хранят боги ваш дом, красавица из морей, пустите соседку!

— Кора? — брови Бериты поползли вверх, она сплюнула на пол в досаде, растёрла слюну широкой ступней, — открой ей.

И отступила в чуланчик.

— Ах, красавица, ты уж прости, что я… Ночь за стенами, наверное, вы спите, а сон дождей сладок, для молодых, хотя Акут уж какой молодой, но зато ты у него — молодая жена, красивая…

Кора как встала посреди хижины, так и тараторила, не сходя с места, только поворачивалась и стреляла глазами, чтоб ничего не упустить. К тощей груди прижимала сверток, спелёнутый в широкие листья. Вымытые волосы блестели светом из очага, и звякали на шее бусы в несколько рядов, шелестели, поскрипывали.

— Мне нужен муж твой, красавица, дело у меня, работа для него. Не обижу. Ты давай разбуди его, пусть посмотрит. И пусть сделает побыстрее.

— Он болен.

— Ах! — Кора торопливо скроила жалостное лицо и снова затарахтела:

— Ну, не умирает же! А вам без работы не прожить, вы уж не брезгуйте. Он у тебя не охотник, что подадим, то и съест. Давай, красавица, буди.

Найя тяжело глянула на худую дёрганую фигуру Коры. Протянула руку:

— Давай работу.

Та смерила её глазами, но, подумав, заулыбалась.

— Молода ты работы такие делать. Это не битые ракушки на щит лепить, да будут Боги добры к нашему вождю. Моя вещь ценная, ни у кого такой нету. Только посмотреть если — посмотри. И — буди мужа.

Замолчав, стала разворачивать сверток. Подмокшие листья падали на пол.

— Вот, — Кора подошла к сидящей Найе и протянула шар. Из трещины на боку сочилась искристая жидкость, и ладонь женщины засверкала мелкими точками. Губы её задрожали.

— Это мой город, видишь, он ранен, его надо сделать, чтоб как новый.