Татуировка с тризубом (ЛП)

Ехал я как-то автобусом с паном Васылем. Из Польши в Украину. Пан Васыль был из-под Ивано-Франковска. У него было широкое лицо, смуглое, оно в чем-то походило на медную сковороду. Работал он в Польше, на Поморье, у какого-то родича. У какого-то дальнего кузена, сына переселенца по операции "Висла"[43]. Работал на стройке, потому что у родственника строительная фирма, а чтобы было еще дешевле, он возобновил в последнее время контакты с отчизной предков и привлекал оттуда рабочую силу. И вот теперь пан Васыль возвращался к себе. Вез он живых голубей, завернутых в газеты. Потому что, как сам рассказывал, он разводил голубей. С отцом. Занятие это было в какой-то мере хобби, в какой-то мере – коммерческим. По-разному.

Я спрашивал, как же он этих голубей перевозит. В клетках в багажном отделении? На крыше автобуса? Тот показал. Встал и протянул руку к полкам над сидениями, покопался там и вытащил рулон "Газэты Выборчей", острожненько развернул. Голубь глядел отупевшими глазками-бусинками, целился тупым клювом. Пан Васыль вылил себе на палец капельку воды, подставил голубю под клюв. Голубь выпил. Васыль спрятал голубя, достал другого, третьего, четвертого, напоил.

- А чего они, эти голуби, такие спокойные? – спросил я.

- Ты и сам был бы такой, - спокойно заметил пан Васыль, - если бы почти сутки ничего не ел.

Мы подъезжали к Медыке. В сером свете уже были заметны двуязычные надписи, польские и украинские. Что-то про мебель, про кафельную плитку. Пограничники, сначала одни, потом другие, вихрем влетели вовнутрь, наделали шуму, забрали паспорта, покрутились еще тут и там, а к голубям даже и не заглянули.

Ходят различные байки про казаков пограничья. Например, про хлопчика двадцати с лишним лет, который пробовал переехать польскую границу "тараном". С собой он вез несколько десятков тысяч пачек сигарет почти что на сто тысяч долларов, и у него не было особой охоты на польскую мелочную проверку. Когда оказалось, что чесать его будут-таки сильно, он нажал на педаль газа своего "мерседес-спринтера" и расхерячил бело-красный пограничный шлагбаум, с лету врываясь на польскую территорию. Он только позабыл про заостренные прутья, которые выскочили из асфальта и порвали ему шины в клочья. Хлопчик не собирался ожидать, пока поляки его захапают, и рванул сам: он открыл дверь и мотанул в Польшу[44] мимо усталых и изумленных водителей в своих машинах, оставляя изумленных пограничников с раскрытыми ртами. Не знаю, по какой причине те его зауважали, то ли по причине крайней своей глупости, то ли отчаяния. Ведь страшно нелегко вот так попросту раскочегарить всю эту машину государственного принуждения, всего того засовывания человека в бюрократические засеки: тут стоять столько, там еще столько, тут открыть, там показать, там дать объяснения. У него не было на все это желания, он не хотел терять на все эти глупости времени, так что попросту нажал на газ и вырвался вперед, словно камикадзе расхерячивая шлагбаум. А когда аппарат государственного принуждения его все-таки настиг и разорвал ему шины в клочья, он смылся, как стоял, в Польшу, чужую, что ни говори, страну. Я думаю, а вот что он делал дальше. Шатался по приграничным деревням без особого замысла или пытался перейти через "зеленую" границу. Например, через Сан, где-нибудь в Бещадах[45], где на границе пусто, словно в зеленом космосе, а Сан бывает настолько мелким, что называть его пограничной рекой – это сильное преувеличение. Или он пытался прорваться в один из польских городов, в котором у него были знакомые или хотя бы контрагенты, каким-то образом попытаться объяснить потерю товара на сумму почти что в сто тысяч, укрыться, пытаться сделать себе новую личность. Или же, может, принимая во внимание массу хлопот, в которые сам же и вляпался, к примеру, ведь не исключено и такое, бросился под поезд или повесился на брючном ремне.

Ведь, понятное же дело, что выиграть он никак не мог, и, раньше или позже, действительность, с помощью государственного аппарата принуждения, должна была его сцапать. Так что, скорее всего, следует предполагать, что он понимал это, хотя сам перед собой притворялся, будто бы все идет по-другому.

Но на какой-то миг он был словно Ковальский в "Исчезающей точке"[46] ("Исчезающая точка. На несколько секунд он мог испытать неограниченную свободу, которую могут почувствовать только изгои и те, которые ничем не рискуют. Все, которые ненадолго осознают, что вся эта байда хорошим кончиться не может, но – под конец – что кончится хорошо.

Ему и так повезло, по крайней мере, на какое-то время: парой месяцев ранее другой контрабандист желал сделать то же самое на машине "рено трафик": пограничники вытащили его из кабины и сразу же надели наручники. Дополнительного времени ему не дали. Того самого мгновения убийственной свободы, после которой уже только потоп.