Татуировка с тризубом (ЛП)

Ну да, я представлял себе большевиков во Львове. Молодых говнюков, воспитанных уже в Советском Союзе и не видевших собственными глазами ничего другого, для которых чуждыми были понятия как "живущие в пригородах" и "живущие в центре", весь этот западный шик, блеск и стиль. Вся та изысканность, которой город дышал как чем-то естественным, даже если весь этот шик, блеск и стиль ограничивались полутора – двумя – тремя десятками улиц центра. В Советском Союзе уравниловка тянула некоему, установленному собой же уровню, вызывая то, что вся эта господская, царская Россия, притворяющаяся Западом, к тому же общающаяся с собой по-французски, начала выглядеть однообразно и монотонно[63]. Та же самая толпа прохаживалась между старыми, буржуазными зданиями, между новыми народными дворцами, между корчащимися застройками пригородов, а налет советскости, который оседал на этом всем, приводил к тому, что оазличия стирались, они заключались только лишь выпячивании и выделении, а то и снижении застроек.

Я вот думаю, чувствовали ли они себя так же, как я в Западном Берлине восьмидесятых голов, куда я выехал ребенком ПНР, и в котором моя голова взорвалась. Потому что то, что я там увидел, сравнимо было только лишь с открытием нового измерения, запуска нового чувства, о существовании которого я не только не подозревал, но и представить себе не мог. Больше всего в этом всем меня удивляли не столько вывески, краски и все цветастое безумие вокруг, сколько факт, что будничность не обязана быть настырной и давящей. Что будний день не обязан быть пахотой, цель которой заключается лишь в том, чтобы хоть как-то доползти до этих двух выходных, до субботы с воскресеньем, в которые можно будет спрятаться от внешнего мира в норе и на эти несколько десятков часов о нем забыть. Еще меня удивляло то, что все происходит просто вот так, само по себе. Приводимое в движение людьми, а не каким-то исключительно милостивым Богом, управляющим всем этим миром, в котором можно было дышать, и на который можно было глядеть с удовольствием, а не заставляя себя глядеть. Эти люди казались мне совершенно иными, чем те, среди которых я родился и воспитывался. Словно другое людское племя, с иными мозгами. Меня удивляли все те будничные обряды, которые приводили этот мир в движение, удивляли встроенные в берлинцев инстинкты, с помощью которых они, за просто так, творили для себя иную реальность. И вот я думал, а жители Страны Советов, которые пришли тогда, в 1939 году, во Львов, испытывали хоть часть того, что я испытывал в Берлине, в средине восьмидесятых годов. Во всяком случае, наверняка не до конца они могли справиться с будничностью, точно так же, как поляки времен ПНР не знали, как проходить в парижское метро или пользоваться автоматическими публичными туалетами в Германии[64]. Как мне кажется, именно Лянцкороньская является источником многократно повторенного впоследствии анекдота о ночных рубашках, которые путали с вечерними платьями[65].

"Большевиков, тем временем, съезжалось все больше, мужчин и чрезвычайно уродливых женщин.

Они покупали все, что только подвертывалось им под руку. В каждом магазине их было полно. Описанная выше сцена с погремушкой повторялась много раз на дню. Поскольку назначение множества предметов не всегда было им известно, они переживали и некоторые неуспехи, например, появление "товарищей" женского полу в ниспадающих шелковых ночных рубашках […]".