Татуировка с тризубом (ЛП)

Лидер сошел с трибуны и подошел к нам.

- Вы откуда? – спросил он.

- Из Чехии – быстро ответил Олек и подсунул ему под нос микрофон.

- А откуда из Чехии? – допытывался тот.

- Из Брно, - щебетал Олек. – Из доброго, старого Брно.

- А как называется хоккейная команда из Брно? – широко усмехнулся предводитель, а Олек посмурнел. Стоящие неподалеку бычки в черных куртках глядели на нас и лыбились.

Днепр

Когда я увидел Днепропетровск в первый раз, тот произвел на меня огромное впечатление. О, да, Днепропетровск впечатление производит. То было давно, зимой. Я приехал из Запорожья на печальном автобусе, который волокся посреди размокшей степи, словно губка напитанной холодной водой, и думал о несчастных степных казаках. О том, что где-то половину года им было не в дугу. Одно дело по сухому бегать в шароварах и с раздуваемым ветром оселедцем, на солнышке ус за ухо закладывать, а другое дело – хлюпаться в этом размокшем дерьме по самый горизонт. И помощи ждать неоткуда, и надежды – неоткуда, потому что вокруг все то же самое и никак не кончается. И вот тогда, со скуки, нужно писать письма султану, в которых называть того "иерусалимским пивоваром", "македонским колесником", "александрийским кастрированным козлом", "Великого и Малого Египта свинопасом", "свиной харей" и "кобыльей задницей". Если, конечно, это знаменитое письмо вообще оригинальное, а не подделка XIX века, которая должна была показать, какие эти казаки были cool. Ведь, думал я, глядя на ту несчастную степь, в том мире не было ничего, ничего, кроме травы без конца и, время от времени, какой-то деревянной жилищно-оборонной конструкции, то окруженной частоколом, а то и не окруженной. Ну иногда какая-нибудь церковь в стиле казацкого барокко. И вот после недель, месяцев подобной монотонности, когда видел Днепр, у тебя складывалось впечатление, что прикасаешься к абсолюту. Мне было любопытно, а вот как те несчастные казаки реагировали, когда, наконец, доплывали в тех своих чайках до Стамбула. Как должны были у них валиться на землю челюсти. Или же, когда они видели горы, то ли Карпаты, то ли Крымские, то ли Понтийские в Турции. Ведь разрыв монотонности степи должен был быть ударом. И в то же самое время – открытием.

Когда я впервые приехал в Днепропетровск и не знал, чего мне ожидать – у меня челюсть тоже свалилась. Околицы автовокзала выглядели словно иллюстрация из киберпанковской антиутопии, где среди раскрошенного бетона и шатров кочевников люди торгуют остатками цивилизации, ибо именно такими выглядели все те собранные на кучу радиоприемники, все те пиратские диски, старые механизмы или тряпки из секонд-хенда. Все, как всегда и везде в пост-Совке, говорили, что при Союзе было лучше, и, как обычно, я не мог их не понимать, когда видел, как они роятся, двоятся и троятся на развалинах того давнего мира, павшей империи, которой даже не позволили превратиться в достойно выглядящие развалины, если для обитателей Совка по-настоящему было важно что-то такое как Ruinenwert[112], но только эти руины пытались оживить, адаптировать, приспособить к потребностям нового мира, который из-под этих развалин и выклюнулся. Вот только этого нового мира развалины были слишком громадными. Они перерастали его. Ведь достаточно было бы открыть ма-а-аленький бизнес в одном из помещений давнего советского молоха, пробить отдельные входы и подкрасить кусочек фасада возле них. Например, создать из всех этих палаток у входа в постсоветское метро – ярмарку или коммерческий городок.

Я глядел на всех них, на давний советский средний класс, который после развала света пытался устроиться в постапокалипсисе, крутясь по базарам, чего-то комбинируя, не позволяя, чтобы та пугающая грязь, тащащаяся в ледяном дожде из восточных степей, залила им жизни и выбила из накатанной колеи. Я глядел и восхищался ними, потому что свой бой они вели с одной из наиболее гнетущих во всем мире реальностей, и я был взбешен, вот только не знал, на кого я так разъярился. И на что. Ведь ясно же, я знал, чем был Совок, и я считал, что всю эту империю давно нужно было послать в могилу, но я прекрасно понимал и то, что пока что на ее развалинах рождались кровь, пот и слезы, впитывающиеся в холодную, пропитанную водой степь, раскрошившийся бетон и потрескавшийся асфальт.

Хотя нет, прошу прощения, родилось еще что-то. Я шел наверх по не кончающемуся проспекту Карла Маркса, и, наконец-то, это увидел. Надменные башни замков нового дворянства, новых князей: из стекла и хрома, с дверями, открываемыми фотоэлементом, и с воинами из охранных фирм в черных мундирах. У оснований этих замчищ клубилось население посада в черных куртках и плотно прилегающих к голове шапках, а между ними всеми: торговцы, модники, наемные бандиты, бородатые и лохматые попы со связанными резинкой конскими хвостами, господские гайдуки в постсоветских фуражках размера пиццы XXL и паршиво скроенной форме.