Таврида: земной Элизий

Дело девицы Максимовой, обвиняемой в убийстве лекаря Шрамкова, переплелось с загадочным делом штабс-капитана Перекрестова. Штабс-капитан вырвал Максимову из рук лекарей Шрамкова и Зародного, и это дало повод искавшему причин связи штабс-капитана с бунтовщиками считать девицу Максимову любовницей штабс-капитана. Перекрестов предстал на суде без погон и шашки, но с лицом спокойным и даже веселым.

– Нет, Марфа Максимова не была его любовницей. Не видят ли господа судьи, с кем имеют дело… Ведь девушка почти подросток, почти ребенок… Да, он, штабс-капитан Перекрестов, действительно проходил с отрядом солдат мимо лекарского дома и, услышав шум и возню, заглянул туда. Да, он отнял у этих мерзавцев (следователь призвал здесь Перекрестова к порядку) девицу Максимову и полуживую отнес в Корабельную слободку в знакомый дом.

– Нет, не к Тимофею Иванову, а к яличнику Семенову.

Он не посещал больше этот дом и девицу Максимову не видел до сегодняшней встречи на суде.

– Да, он ее узнал, так как ее невозможно не узнать по особому детскому выражению лица. Да, он слышал об убийстве лекаря Шрамкова и не удивлялся этому убийству, а как бы его ожидал. Лекарь был ближайшим помощником Верболозова и Ланга по доставлению им «живого товара» (следователь снова призвал подсудимого к порядку). Да, он именно это хотел сказать. Шрамков и его начальство, под видом врачебного осмотра, проделывали свои грязные дела и лезли с гнусными предложениями ко всем молодым женщинам «чумной слободы».

– Нет, он уверен, что Максимова не принимала участия в убийстве, и лекарь был убит случайно близ ее дома на выходе к Хребту.

– Да, он думает, что убили Шрамкова женщины, какая-нибудь из тех, кого он мучил. Он не слыхал, чтобы в штабе Иванова упоминалось имя Марфы Максимовой, хотя о самом растерзанном мортусами слесаре слыхал.

– Нет, он не слыхал об угрозах, которые произносила Максимова, а если произносила, то они остались одними словами по неопытности ее и болезненной слабости.

Дела офицеров, передавшихся на сторону бунтовщиков, рассматривались особым составом комиссии, и приговоры были беспощадны.

У Воронцова сложилось твердое убеждение, что главными виновниками бунта были офицеры. В памяти его явились другие мятежники – декабристы; он был уверен, что и здесь не обошлось без руководителей из дворян.

Так думал венценосный, и Воронцов лишь разделял мнение обожаемого монарха. Те были повешены, томились в казематах и каторжных сибирских норах, но невидимые нити связывали их с этими.

Воронцов в своем дневнике писал, что матросы начали бунтовать, «видя, что их мнения разделялись некоторыми их командирами, позволявшими себе публично осуждать санитарные меры и утверждать, вопреки здравому разуму, что настоящей чумы не было и что зараза была выдумкой докторов и карантинных чиновников». «Все моряки были против меня, кроме двух или трех адмиралов», – жаловался Воронцов, возмущаясь тем, что эти люди видели в нем палача.

Дело штабс-капитана Перекрестова задерживалось не столько из-за отсутствия состава преступления, сколько по загадочным обстоятельствам. Полковые товарищи Перекрестова и солдаты показывали о штабс-капитане как об офицере, отличавшемся строгостью, хотя и справедливом. По их мнению, именно эта строгость и привела к тому, что Перекрестов арестовал отряд матросов, после чего Перекрестов и был приведен в штаб, т. е. дом Иванова. Но против Перекрестова были показания, правдивость которых он не отрицал. Это была дословная шпионская запись слов, сказанных ему боцманом Чадовым. Когда Перекрестова привели в штаб, его встретил этот боцман и сказал: «А, здравствуй, ваше благородие, и ты здесь. Ты не скоро от нас вырвешься», – а потом, взяв его за руку, прибавил тихо: «В городе теперь все за нас – скажи, что завтра начать?»

Штабс-капитан Перекрестов не отрицал, что все эти слова были сказаны. Но он утверждал, что никаких предположений бунтовщиков не принял и содержался у мятежников лишь в качестве арестованного.

– Откуда знал его боцман Чадов и почему именно к нему обратился он с таким предложением? Ведь ему предлагали не более и не менее как руководить ходом восстания…

Штабс-капитану неоднократно в разной форме задавали один этот вопрос, и он на него не отвечал. Ему, как утверждал он, нечего было ответить на этот вопрос.

Здесь была какая-то загадка, но следователи не считали нужным разгадывать ее и снисходить к штабс-капитану Перекрестову. Важен был не состав подлинного преступления, а тот дух строптивости и нежелания верить в непогрешимость начальственных распоряжений, который был замечен у Перекрестова. Было вынесено решение, по которому штабс-капитан с другими офицерами, участниками мятежа, лишался звания и присуждался к гражданской смерти, т. е. к каторге.

Заседания военного суда происходили в мрачном башенном зале Северного укрепления. В окна видны были только покачивающиеся мачты кораблей.

Председательствовал генерал Тимофеев, человек бравый или трусливый, в зависимости от настроений начальства.