Тавро Лилит (СИ)

– Одно-то одно, да личин у него больно много, – продолжал отец. – Зло является в том облике, которому человек больше доверяет. Древнему демону нетрудно принять образ молодой женщины или доброго старичка. Теперь их маньяками называют.

Отец исподлобья смотрел на Юла.

– Иногда маньяками-педофилами, – уточнил Юл.

– Первенцы, – продолжил отец, назидательно подняв указательный палец, – принесённые в жертву древним демонам – это страшная плата за века свободы от их власти. Но вот какая странная штука, они возвращаются снова и снова. Скажи мне, Юлий, изменилось ли в мире хоть что-нибудь с тех времён, как люди открыто служили кровавым богам? А им требуются всё новые и новые жертвы. Почему, кто-нибудь из вас знает? А что делать, когда столкнёшься со злом в себе самом? Это такое важное знание, древняя наука. А люди всё забыли и вспоминать не хотят.

– А может так и надо? Забыть и не вспоминать никогда о зле? Похоронить его, – возразил Юл.

– Тогда зачем же ты пришёл сюда, Юлий? – вмешалась Анна. – Мы ведь только этого и хотим, чтобы вы про нас забыли, и сами ничего не желаем знать о вас!

– Я пришёл, потому что вам хорошо знакомы эти места. Может, подскажете, где искать мальчика, может, где-то здесь есть пещеры, заброшенные шахты? – спросил Юл.

– Ты здесь вырос, – усмехнулась Анна. – Тебе не хуже нас эти места известны. Тем более, что это твоя работа. Вот и ищи!

Она сурово посмотрела на отца, не давая ему и рта раскрыть, и велела всем садиться за стол.

Перед едой никто не произнёс никаких молитв, не предложил взяться за руки, чтобы «обменяться энергией». В общем, всё было вполне заурядно: миска каши, чугунок картошки, кувшин с молоком.

Странные молчаливые женщины, даже имён не назвавшие, так и сидели за общей трапезой, молча пряча глаза под низко надвинутыми платками. Ужин походил, скорее, на тризну.

Но, удивительное дело, он ел варёную картошку, время от времени поглядывая на сотрапезников, и не чувствовал себя чужим.

Юл посмотрел в окно. Солнце опустилось к самому горизонту.

Перехватив его взгляд, Анна громко объявила:

– А теперь чай.

Вставая, она опрокинула стул, словно пьяная.

– Мне пора, – сказал Юл, вставая.

Но отец, усаживая его обратно, попросил:

– Куда ты на ночь глядя?

– Ну, хорошо, – неуверенно согласился Юл, взглянув на телефон.

Сигнала по-прежнему не было. Подумав немного, он решил остаться на ночь. Всё-таки отец просит.

Безмолвные женщины принялись убирать тарелки и ставить на стол чашки.

Отец придвинулся к Юлу поближе и, вынимая из полотняного мешочка трубку, предложил:

– Покурим?

Они вышли на крыльцо. Потемневшее небо на горизонте пересекала полоса, похожая на кровоточащую рану.

Юл достал сигареты, щёлкнул зажигалкой, предложил отцу, и, стараясь поддержать разговор, похвалил:

– Красивая у тебя трубка. Вересковая?

– Да-а, – протянул отец. – Вещь старинная. Вереск суеты не терпит. Сборщики месяцами бродят по верещатнику, со знакомыми кустами разговаривают. А как соберут, непременно его умертвят сначала.

Юл чуть не поперхнулся от таких слов.

– Вереск, он ведь живой, – продолжал отец. – Если комель разрезать, то увидишь в сердцевине красноватую жидкость. Это кровь его. Из живого-то вереска трубка не получится. Он сначала годок отлежаться должен. Потом выварить. Потом просушить. В идеальном случае, ещё как минимум год.

Отец выпустил облако дыма и спросил, держа трубку за чубук:

– Ну, что скажешь о нашей жизни?

Его глаза внимательно изучали лицо Юла.

Что он мог ответить? Он и не видел-то ничего. Да и можно ли в нескольких словах выразить странное тягостное впечатление.

– Всё не так, как мне представлялось, – неуверенно начал он. – Да и что можно представить за такое короткое время?

– А вы разве пытаетесь? Разве вам это важно? Мать твоя, покойница, всё хотела, чтоб ты уехал, в институт поступил и человеком стал, как она говорила. Считала, что на земле человек главный. Опасное заблуждение. Ведь земля-то эта непростая. Она не всякого примет и не всякого отпустит. Не каждый сумеет через Власовы Пастбища пройти. Вот ты думаешь, почему сюда приехал?

Он смотрел на сына, прищурившись.

– Ну, родня всё-таки, – неуверенно сказал Юл.

– Правильно, сынок, родня, – подтвердил отец, продолжая смотреть на него испытующим взглядом. – Только неспроста ты именно сегодня к нам явился. Ведь ночь-то эта – Велесова. В эту ночь такую силу можно обрести! Если, конечно, страх преодолеешь, не побоишься в подземелье спуститься.

Перехватив непонимающий взгляд Юла, отец покачал головой.

– Память, она ведь как погреб глубокий, как подземелье. Ты, поди, и не спускался туда не разу, – он снисходительно улыбнулся. – А вот мы сегодня дверь-то закрывать не станем. Пусть предки заходят и за стол садятся вместе с нами. Может, и ты вспомнишь…

– Ну, да, – поддакнул Юл, холодея, чувствуя, что впутался во что-то странное, неконтролируемое. – В этой деревне ведь одни Власовы живут, мне сказали.

Отец тихо засмеялся.

– Все мы здесь Власовы дети. И земли эти, – он широким жестом обвёл окрестности, – отцу нашему принадлежат.

Голос его был холоден и беспристрастен, в нём не чувствовалось упрёка.